Розанов - [157]
С. Н. Дурылин был гораздо лаконичнее и определеннее, записав в дневнике свой разговор с Григорием Алексеевичем Рачинским, председателем московского религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева (и что в контексте розановской биографии крайне примечательно – двоюродным братом былого розановского сначала опекуна, а затем непримиримого критика, убежденного христианина Сергея Александровича Рачинского) в марте 1919 года: «Первая же фраза Рачинского при встрече была: “А правда ли, что Розанов перед смертью поклонился Озирису?” – Ложь. Выдумали евреи»[136].
На самом деле не евреи. Или по меньшей мере – не только они.
«За месяц до смерти и в разгар коммунистической революции Розанов был у нас в Москве и даже ночевал у нас. Он производил тяжелое впечатление, заговаривался, но временами был блестящ. Он сказал мне на ухо: “Я молюсь Богу, но не вашему, а Озирису, Озирису”», – вспоминал Николай Бердяев.
Понятно, что здесь явное нарушение хронологии, и за месяц до смерти Розанов никак не мог у Бердяева быть, но то, что в предсмертном бреду египетского бога В. В. вспоминал наравне с христианским, подтверждает и Флоренский. «Он диктовал мне перед смертью об Озирисе», – записал отец Павел, которого труднее чем кого бы то ни было из свидетелей ухода В. В. подозревать в искажении фактов в пользу «еврейской версии» о нехристианской кончине своего старшего друга. А кроме того, Флоренский написал два пространных письма, которые говорят сами за себя и едва ли нуждаются в комментариях.
Одно – Михаилу Васильевичу Нестерову:
«Дорогой, глубокоуважаемый Михаил Васильевич! С несказанною радостью получил сейчас Ваше письмо… Начну с Вас. Вас. Да, он умер, 23 января 1919 г. после одной из бань, решительно ему запрещенных, его постиг удар; в параличном состоянии он пролежал несколько месяцев, очень неистовствуя и измучив родных. Но наряду с делами почти безумными с ним происходил и благотворный духовный процесс: В. В-ч постигал то, что было ему непонятно всю жизнь. Он “тонул в бесконечно холодной воде Стикса”, тосковал “хотя бы об одной сухой нитке от Бога”, между тем как стигийские воды проникали всё его существо. “Вот каким страшным крещением сподобил меня Бог креститься под конец жизни”, – сказал он мне при посещении его. Потом у него началось странное видение: “Все зачеркнуто крестом”. Я: “У вас двоится в глазах, В. В.?” – “Да, физически двоится, а духовно все учетверилось, на всем крест. Это очень интересно”. Мне он продиктовал нечто в египетском духе на тему о переходе в вечность и об обожествлении усопшего: “Я – Озирис и т. д.”. Много раз приобщался и просил его соборовать, он нашел тут священника о. Павла себе по нутру. Твердил много раз, что он ни от чего не отрекается, что размножение есть величайшая тайна жизни; но принял как-то и Христа[137]. Были у него какие-то страшные видения. Когда увиделся с ним в последний раз, за несколько часов до смерти, то В. В-ч встретил меня смутно – уже пришептанными словами: “Как я был глуп, как я не понимал Христа”. За последнее слово не ручаюсь, но, судя по всем другим разговорам, оно было сказано именно так. То, что он говорил затем, я уже не мог разобрать. Это были последние его слова. Перед смертью В. В-ч продиктовал своим бывшим друзьям, и в особенности тем, кого считал обиженным собою, очень теплые прощальные письма. Мирился с евреями. Погребение его было скромное прескромное, но очень благообразное и красивое. Собрались только самые близкие друзья, бывшие в Посаде. И гроб – Вы знаете, как тут трудно добыть гроб, – попался ему изысканный: выкрашенный фиолетово-черной краской, вроде иконной чернели, как бывает иногда очень дорогой шоколад, с фиолетиной, и слегка украшенный – крестиком из серебряного галуна. Повезли мы В. В-ча на розвальнях, по снегу, в ликующий солнечный день к Черниговской и похоронили бок о бок с К. Леонтьевым, его наставником и другом. Все было мирно и благолепно, без мишуры, без фальшивых слов, по-дружески сосредоточенно. Однако это был лишь просвет. А потом и пошло и пошло. Словно все бесы сплотились, чтобы отомстить за то, что В. В-ч ускользнул от них. – Для могильного креста я предложил надпись из Апокалипсиса, на котором В. В-ч последнее время (пропущено слово. – Прим. изд.) и на котором мирился со всем ходом мировой истории: “Праведны и истинны все пути Твои, Господи”. Представьте себе наш ужас, когда наш крест, поставленный на могиле непосредственно гробовщиком, мы увидели с надписью: “Праведны и немилостивы все пути Твои, Господи”».
