Роза ветров - [27]

— Вы, товарищ Крутояров, пробыли в Рябиновке всего три недели и уехали, дезорганизовав народ. А Василий Васильевич остался, и ваши грехи ему придется замаливать.

— Гнать его надо.

— Товарищ Крутояров! Василий Васильевич — председатель, хотя и беспартийный. Разбрасываться такими мы не можем. Его в области знают.

— Если такие будут руководить, долго хромать придется.

Светильников вновь будто не услышал слов Павла.

— Вы разложили народ, — продолжал он. — Вы допустили в клубе безобразное выступление художественной самодеятельности. А как секретарь райкома комсомола, что вы там сделали? Ничего. За двадцать дней комсомольская организация не выросла и не окрепла. Ни один человек не вступил в комсомол, хотя в колхозе безвыездно жил первый секретарь райкома комсомола. Это порядок, товарищ Крутояров? — Светильников шумно вздохнул: — Вот так, Павел Николаевич. Не обижайся. Пойми.

Павел кивнул головой.

— И с ростом рядов вам следовало бы дела поправить в масштабах всего района. Весь прием, как мне известно, идет за счет школ и за счет Осоавиахима, где работает Завьялов. Почему у него на пункте почти все парни вступают в комсомол, а у себя дома, в колхозах и совхозах, где созданы постоянные комсомольские организации, есть секретари и комитеты, не вступают. Почему? Ведь они и бывают на призывном пункте Осоавиахима всего по две недели? А?

Павел подавил в себе досаду, заставил себя трезво взглянуть на доводы Светильникова. В самом деле, почему? Прошло время. Завьялов, естественно, изменился. Нельзя не учитывать этого. Лучше других выполняет задания райкома комсомола. И по общественной линии, и по своей основной работе преуспевает: полнятся ряды членов Осоавиахима, аккуратно идет сбор членских взносов. Умеет работать с людьми! Мало ли, что был он когда-то малодушным. Все с человеком может быть. Мог же он все эти годы судить себя жестче любых судей. Он ведь такой же, как все, человек. Неплохой, в сущности. Мог перестроить себя после такой ломки, этому надо учиться.

Зашевелилось в душе Крутоярова чувство неуверенности в себе, в своих поступках. На войне он научился выбирать твердую позицию, но здесь, в «гражданке»? Может быть и ошибка. Ошибиться — это значит ранить человека. Павел захотел понять горький путь Завьялова, на котором тот не дрогнул, а устоял.

* * *

Выпал первый снег. Мороз заковал грязную кашу на улицах Чистоозерья. На бугре, возле самого озера, виднелась шеренга допризывников. Они то вскакивали, то падали в снег. Казалось, шалили, как школьники. «Учатся. Правильно. Тяжело в ученье — легко в бою». Так думал Павел, приближаясь к месту тренировки… Вспомнил, как гонял их в запасном полку службистый и злой сержант Ткач. Ведет, бывало, взвод на ужин, командует: «Запевай!» Никто не запевает. «Ах, так! Ложись! По-пластунски вперед!» И ползали до того, что в глазах появлялась сплошная серая пелена и пропадал голод. Ткача ненавидели. Об этом узнало начальство, и Ткача в пограничную часть вместе со всеми не отправили.

И вот Завьялов.

— Равняй-й-й-йсь! — Подтянутый, свежий, он попыхивает папиросой, пропитанной одеколоном. — Ы-р-р-р-о!

Разношерстный строй замирает.

— Вот что, допризывники! Запомните, вы находитесь на двухнедельном военном сборе. Дисциплина здесь железная, а суд — военный трибунал. Так что учтите. И далее. На период сборов нам надо создать свою комсомольскую организацию… Вот с этого мы и начнем. Кто желает вступить в комсомол — два шага вперед!

Несколько парней вышагнули из строя.

— Заходите в помещение, заполняйте документы. От занятий освобождаю, — приказал Завьялов. — Остальные — ложись! По-пластунски вперед!

Парни повалились в снег, поползли. Около часа Завьялов гонял их на бугре. Потом опять поставил в шеренгу.

— Кто желает вступить в комсомол — два шага вперед!

Желание изъявили все.

— Давно бы так, — удовлетворился Завьялов. — Идите все в тепло. Сегодня занятий больше не будет.

Павла трясло.

— Товарищ Завьялов, — позвал он. — Ты что же тут ерунду такую порешь?

— А рост? Ты же сам требуешь?

— Для отчета рост не нужен!

— Ну, знаете, товарищ Крутояров!

Павел вспыхнул:

— Я из тебя за такие дела заику сделаю!

— Замолчи! Это тебе не фронт! Тут тебя сомнут в два счета.

— Сомнут? Посмотрим.

— Ордена людьми даются, а люди могут обмануться. О тебе и так не очень лестные мнения сложились.

— У кого?

— В райкоме партии.

— Кто же тебя об этом информирует?

— Мало ли кто?

— Вот что, Завьялов. На испуг ты меня не бери: сам знаешь — не струшу. А слова мои такие запомни: кровью умоюсь, а бесхребетным не стану. Понял?

Павел зашагал прочь совершенно взбешенный. Метались сомнения. Он тут же подавлял их: спокойнее, спокойнее, правду красить не надо. Вставал навстречу ершистому, дерзкому командиру десантного взвода новый, рассудительный Крутояров, партийный работник, говорил категорично и смело: «Как же ты мог бы бросить Чистоозерку, уехать в какой-то город, оставив беззащитных парней, Афоню Соснина с его девчонками, Егора Кудинова с распухшей от остеомиелита ногой? Как же ты мог допустить такую думку?»

* * *

Если Сергей Лебедев и Павел Крутояров сумели увидеть в Андрее Ильче Светильникове две личины: одну — парадную, для людей, другую, спрятанную в глубоком колодце, — для себя лично, то бывший гвардии лейтенант Левчук этого не разглядел и не разгадал.