Роза ветров - [91]

Прибывшие на баркасе оказались не каторжанами, а ссыльными поселенцами и штрафниками. В этом заверил Казакевича поднявшийся на борт первым рыжий и чрезвычайно улыбчивый казачий урядник. На вид ему было лет сорок, но из-за доброй открытой улыбки, из-за наивно сиявших от радости глаз Невельскому показалось, что перед ним совсем юноша.

— Можете беспокойства на этот счет не иметь, ваше благородие, — витиевато изъяснялся он. — Смирные они. Душегубцев тут никого нету.

Он продолжал повествовать в своей непростой манере об отличиях между каторжанами и поселенцами, долженствовавших, по его мнению, успокоить всякую тревогу офицеров, а радостный его взгляд тем временем беспрестанно перескакивал с одного на другое. Урядник смотрел то на свернутые паруса, то на стремительно оголявшиеся мачты, то на бегущих по вантам у него над головой матросов, то на блестевшие от солнца офицерские эполеты, и лицо его выражало при этом окончательную степень счастья. Судя по всему, и это его одушевление, и сложные обороты речи явились следствием долгожданного появления «Байкала» в Авачинской бухте. Транспорты из России приходили на Камчатку далеко не каждый год, и уряднику невольно хотелось отметить это событие хотя бы соответственной, как ему казалось, переменой речи. Он был очень доволен тем, что на помощь с разгрузкой отправили именно его.

Те, кому он выделен был в сопровождение, радости его не разделяли. Сгрудившись у борта прямо там, где не без труда перевалились через него, все эти люди как по команде присели на корточки, прижались один к другому и слились в одну неразличимую притихшую массу. Время от времени кто-то из них оглядывался по сторонам, и тогда у случайного наблюдателя возникало странное чувство — словно куча камней вдруг посмотрела на тебя. По какой-то причине Невельской не мог оторвать от них взгляда. Их грубая одежда, разбитая несуразная обувь, какую не может носить человек, их серые лица, а главное — большие, узловатые руки, покрытые шишками и буграми, похожие на вывернутые из земли толстые корни упавшего дерева, — все это буквально заворожило его, словно приподнимая завесу над тем, что ожидало его самого.

В отличие от урядника, сидевшие у борта люди нисколько не интересовались происходившей вокруг них жизнью. Суету на палубе они замечали как будто лишь в те моменты, когда кто-нибудь из матросов, пробегая мимо, случайно толкал их или наступал на чью-нибудь выскочившую из общей кучи ногу. Нога в таком случае убиралась, куча вздыхала и безучастно поджималась еще тесней к борту. Один только сидевший в самой средине этой человеческой груды штрафник привлек особое внимание Невельского тем, что проявлял некоторое участие к палубным работам. Глубоко запавшие его глаза переходили с предмета на предмет, и в них светилось отчетливое понимание. Этот человек словно вернулся в давно оставленный дом и теперь осторожно, будто на ощупь, сверял свои воспоминания с реальностью. Невельской догадался, что перед ним бывший моряк.

— Может, все-таки мастеровых рядом поставить? — прервал его размышления Казакевич. — Смирные-то смирные, однако осторожность не помешает.

«Мастеровыми» на «Байкале» называли тех ловких, решительных и молчаливых людей, которых Невельской встретил однажды в степи под Севастополем. Господин Семенов привел их на судно перед самым выходом из Кронштадта и в ответ на все возражения командира, не желавшего принимать их в команду, отвечал: «Они пригодятся».

«Мастеровые», числом четырнадцать человек, в дороге вели себя незаметно, были предельно вежливы, а во время стоянки в Вальпараисо действительно пригодились. Несколько членов экипажа «Байкала» повздорили там с английскими моряками и, несмотря на кратное преимущество последних, ввязались в драку. Причиной, скорее всего, послужило не отвращение к иностранцам, а общее раздражение и усталость, возникшие в матросской среде после перехода из Рио-де-Жанейро. Из двух месяцев плавания вокруг мыса Горн почти сорок дней пришлись на тяжелые изматывающие шторма. Сороковые широты с охотой подтвердили свою неприятную среди моряков репутацию, и большую часть пути транспорт держался под зарифленным грот-триселем[93]. Так или иначе, но в чилийском порту эта усталость и раздражение нашли себе выход, и, если бы не подоспевшие «мастеровые» господина Семенова, Восточный океан Невельскому пришлось бы пересекать с неполной командой. Подивили его тогда легкость и быстрота, с коими пятеро человек одними голыми руками разогнали два десятка сердитых англичан. Морякам с «Байкала» не довелось даже как следует размахнуться.

— Хорошо, Петр Васильевич, — сказал Невельской своему старшему офицеру— Пусть Плотник на палубу поднимется… Ну и Каменщик с ним уж на всякий случай. Думаю, вдвоем они тут вполне управятся.

Оставляя своих людей на транспорте, господин Семенов посоветовал командиру записать их мастеровыми, которых надобно доставить на Камчатку, однако имен их не назвал. Из наблюдений за привычками «мастеровых» моряки постепенно составили свой поименный список. Плотник любил дерево и постоянно стругал какие-то палки, Скорняк возился с меховой одеждой для себя и своих товарищей, Мясник и Точильщик занимались клинками, а Каменщик получил свое прозвание после того, как поправил на камбузе развалившийся в сильный шторм очаг. Все они приняли новые имена с полнейшим спокойствием, если не сказать равнодушием, и отзывались на них с той же готовностью, что и остальная команда — на свои. Были среди них еще Маляр, Кузнец, Дворник, Сапожник и другие. Каждый владел собственным набором оружия, не дозволяя ни своим товарищам, ни морякам из команды транспорта прикасаться к нему. Командовал ими Скорняк, в котором Невельской почти сразу узнал ловкача, забравшегося к нему в дормез под Севастополем.