Роза ветров - [10]

С чего начинается роман, мы уже знаем. Ну, а дальше что?

А дальше - смерть матери.

"Как-то, в сумерки, вскоре после похорон матери, Алексей Турбин, придя к отцу Александру, сказал:

- Да, печаль у нас, отец Александр. Трудно маму забывать, а тут еще такое тяжелое время... Главное, только что вернулся, думал, наладим жизнь, и вот...

- ...Что сделаешь, что сделаешь, - конфузливо забормотал священник... Воля Божья.

- Может, кончится все это когда-нибудь? Дальше-то лучше будет? неизвестно у кого спросил Турбин.

Священник шевельнулся в кресле.

- Тяжкое, тяжкое время, что говорить, - пробормотал он, - но унывать-то не следует...

Потом вдруг наложил белую руку, выпростав ее из темного рукава ряски, на пачку книжек и раскрыл верхнюю, там, где она была заложена цветной закладкой.

- Уныния допускать нельзя, - конфузливо, но как-то очень убедительно проговорил он. - Большой грех, уныние... Хотя кажется мне, что испытания будут еще. Как же, как же, большие испытания, - он говорил все увереннее. Я последнее время все, знаете ли, за книжечками сижу, по специальности, конечно, больше все богословские...

Он приподнял книгу так, чтобы последний свет из окна упал на страницу, и прочитал:

"Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод, и сделалась кровь."

Сообразуясь с этим предсказанием, как мы помним, и засунул Эко одного монаха в бочку со свиной кровью, а второго в ванну с водой. Уже мертвых, конечно.

Далее, в главе 19-й, когда доктор Турбин пытается оказать медицинскую помощь больному сифилисом П.Русакову:

"Полное облегчение, уважаемый доктор, мы получаем только там, - больной вдохновенно указал в беленький потолок. - А сейчас ждут нас всех испытания, коих мы еще не видели... И наступят они очень скоро.

- Ну, покорнейше благодарю. Я уже испытал достаточно.

- Нельзя зарекаться, доктор, ох, нельзя, - бормотал больной, напяливая козий мех в передней - ибо сказано: третий ангел вылил чашу в источники вод и сделалас кровь...

- ...Убедительно советую, поменьше читайте "Апокалипсис"... Повторяю, вам вредно..."

Апокалиптически роман и заканчивается - вернее, последнее в нем, что не сон:

"И увидел я мертвых и великих... и судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими...

...и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло.

У Эко пророчество - т.е. декларация апокалиптичности - выглядит как цитата из Булгакова, а не из "Апокалипсиса":

...Но время назрело. Ты ведь слышал семь труб?

- Какие семь труб?

- Ты что, не слышал, как погиб первый мальчик? Рисовальщик? Первый Ангел вострубил, и сделались град и огнь, смешанные с кровью, и пали на землю. Второй Ангел вострубил, и третья часть моря сделалась кровью... Разве не в кровавом море утонул второй мальчик? Жди третьей трубы! Смерть придет от вод!

Первый Ангел. второй Ангел, третий Ангел... Когда Эко хочет процитировать Апокалипсис иными устами - устами Вильгельма и его юного ассистента - он звучит по-другому:

"Поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд так, что затмилась третья часть их".

"И я увидел звезду, падающую с неба на землю. И дан был ей ключ от кладезя бездны..."

Ангелов поминает только Хорхе, рассуждающий не столько о бытовых судьбах монастыря, сколько о судьбах человечества, и, как и герой Булгакова, стремящийся напугать:

"Как будто не слышаны самые крайние, самые последние из сведений! Те, что в устах последнего Ангела, пророчащего в последней книге Священного Писания!...

Обратим внимание - последней книге Священного Писания...

Той самой, о которой старейший обитатель итальянского монастыря Алинард, перефразируя Булгакова, свидетельствует:

"В книге Иоанна ключ ко всему."

Ключ! Как и в любой книге, впрочем, если на ней построить другую книгу.

И если на минуту принять, что мастер развил, переписал, парафразировал, да что угодно - это самое Писание, то есть Евангелие, то как прикажете понимать следующее:

"...После некоторого молчания Воланд обратился к мастеру:

- Так значит, в арбатский подвал? А кто же будет писать? А мечтания, вдохновение?

- У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновений тоже нет, - ответил мастер... - меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал.

- А ваш роман, Пилат?

- Он мне ненавистен, этот роман, - ответил мастер, - я слишком много испытал из-за него...

- ...Но ведь надо же что-нибудь описывать? - говорил Воланд, - если вы исчерпали этого прокуратора, ну, начните изображать хотя бы этого Алоизия.

Мастер улыбнулся.

- Этого Лапшенникова не напечатает, да, кроме того, это и неинтересно."

Неинтересно, стало быть. Бытовые картинки, так, чепуха. Соцреализм. Равнодушие, можно сказать, к литературе. Но о чем разговаривает вскоре после этого мастер с Иванушкой перед тем, как расстаться с ним навсегда? О литературе, конечно:

"...Когда он всмотрелся как следует в темный силуэт, ворвашийся к нему с балкона, он приподнялся, протянул руки и сказал радостно:

- А, это вы! А я все жду, жду вас. Вот и вы, мой сосед.

На этор мастер ответил:

- Я здесь. Но вашим соседом я, к сожалению, больше быть не могу... я пришел попрощаться с вами...