Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы - [22]

— Мне кажется, — сказал я, — что Гэбриэл — один из тех редких и счастливых людей, которым чувство страха просто неведомо.

— Да, я тоже так думаю, — сказала Изабелла. Выражение лица было у нее странное.

Я спросил, всегда ли она боялась смерти. Может быть, этому способствовал какой-нибудь шок.

Она покачала головой.

— Не думаю. Правда, мой отец был убит еще до моего рождения, так что не знаю, могло ли это повлиять…

— Очень возможно.

Изабелла нахмурилась. Ее мысли были в прошлом.

— Когда мне было лет пять, умерла моя канарейка. Накануне вечером она была здорова, а наутро лежала в клетке, вытянув застывшие ножки… как эта птичка. Я взяла канарейку в руку. — Изабелла вздрогнула; она с трудом подбирала слова. — Птичка была холодная… Она… она уже была не настоящая… не видела… не слышала… не чувствовала — ее не было!

Взглянув на меня, она вдруг трогательно, почти жалобно спросила:

— Разве вам не кажется ужасным, что мы должны умереть?

Не знаю, что я должен был сказать. Но вместо обдуманного ответа у меня вырвалась правда… моя личная правда:

— Иногда… это единственное, чего ждет человек.

Она с недоумением смотрела на меня.

— Я не понимаю…

— В самом деле? — с горечью спросил я. — Посмотрите хорошенько, Изабелла! Как вы думаете, что это за жизнь? Вас моют, одевают, поднимают каждое утро, как ребенка, перетаскивают, как мешок с углем… Безжизненный ненужный обрубок, лежащий на солнце… Он ничего не может, у него нет будущего, ему не на что надеяться… Если бы я был сломанным стулом, меня выбросили бы на свалку, но я человек — и меня одевают, прикрывают изуродованное тело пледом и укладывают на солнышке!

Глаза Изабеллы широко раскрылись, в них было замешательство и вопрос. Впервые эти глаза смотрели не на что-то за моей спиной, а прямо на меня, взгляд сосредоточился на мне, но и сейчас она словно не видела, ничего не понимала.

— Но… как бы то ни было, вы — на солнце. Вы живы. Хотя могли погибнуть.

— Вполне. Господи! Неужели вы не понимаете? Мне жаль, что я остался жив!

Нет, она не понимала… Я говорил на непонятном ей языке.

— Вам, — робко спросила она, — вам… все время очень больно?

— Время от времени я испытываю сильную боль, но дело ведь не в этом. Можете вы понять, что мне не для чего жить?

— Но… я знаю, что я глупа… но разве обязательно жить для чего-то? Разве нельзя просто жить?

У меня дух захватило от такого вопроса.

В этот момент я повернулся, вернее, попытался повернуться на каталке; из-за неловкого движения выронил пузырек с надписью «аспирин», который я постоянно держал при себе. Он упал, пробка открылась, и таблетки рассыпались по траве.

Я резко вскрикнул, и сам услышал свой голос, неестественный, истеричный:

— Не дайте им потеряться! О, соберите их… найдите!.. Они не должны потеряться!

Изабелла наклонилась, ловко и быстро собирая таблетки. Повернув голову, я увидел подходившую к нам Терезу и, почти всхлипывая, прошептал:

— Тереза идет!..

И тут, к моему удивлению, Изабелла сделала нечто такое, чего я от нее никак не ожидал. Быстрым и в то же время несуетливым жестом она сняла с шеи цветной шарф, который дополнял ее летний наряд, и он плавно опустился на траву, закрыв разбросанные таблетки… Негромко, спокойным голосом она произнесла:

— …так что, как видите, все может измениться, когда Руперт вернется домой…

Не возникло бы и сомнений, что мы просто продолжаем беседовать.

— Ну как, — подойдя к нам, спросила Тереза, — не хотите ли чего-нибудь выпить?

Я попросил что-то довольно замысловатое. Когда Тереза повернулась, чтобы вернуться в дом, она увидела шарф и наклонилась, чтобы его поднять.

— Пожалуйста, оставьте его, миссис Норрис, — невозмутимо произнесла Изабелла. — Он так хорошо смотрится на траве.

Тереза улыбнулась и вошла в дом. Я во все глаза уставился на Изабеллу.

— Милая девушка, почему вы это сделали?

Изабелла застенчиво посмотрела на меня.

— Мне показалось, что вы не хотели, чтобы она их увидела.

— Вы правы, — мрачно сказал я.

Дело в том, что, едва я стал поправляться, у меня родился план. Я прекрасно понимал свою беспомощность, полную зависимость от других и хотел, чтобы у меня в руках была возможность выхода.

Пока мне делали инъекции морфия, ничего нельзя было предпринять, но пришло время, когда морфий заменили снотворными каплями или таблетками. Тогда-то у меня и появилась эта возможность. Я все время ругался про себя, пока мне давали хлорал[51] в виде капель. Однако позднее, когда я уже был с Робертом и Терезой и стал меньше нуждаться в медицинской помощи, врач прописал снотворные таблетки, кажется секонал, а может быть, амитал. Во всяком случае, теперь я мог попытаться обойтись без таблеток, хотя они всегда лежали наготове на тот случай, если я не смогу заснуть. Я складывал неиспользованные таблетки, и мало-помалу у меня накопился запас. Я продолжал жаловаться на бессонницу, и мне продолжали выписывать таблетки. Долгими ночами я лежал без сна с широко открытыми глазами, испытывая сильную боль, но меня укрепляла и поддерживала мысль, что выход у меня в руках и ворота для ухода открываются все шире, теперь у меня их было более чем достаточно.

Однако по мере осуществления моего плана настоятельная надобность в его исполнении отступала. Удовлетворенный достигнутым, я был готов немного подождать. Но не слишком долго.