— А если мы взаимовыгодно обменяемся информацией, — предложил Гонсалес, — ибо долг всякого помогать ближнему своему. Так и я с твоим шефом. Да и как иначе ты выйдешь отсюда?
Чучо снова почесал ухо, что, по-видимому, помогало ему сосредоточиться, а затем сказал:
— Будь по-твоему, проповедник. Скажу тебе в двух словах: мне и еще одному моему приятелю нужно поймать, а еще лучше, просто... — он замялся, — ну, скажем, убрать одну девчонку. Она художница и живет в этом доме. Лус Мария Линарес.
— Дорогой друг, — торжественно обратился к Чучо проповедник, — должен огорчить вас: вы ищете не ту девушку. Ваша давно гуляет по Елисейским полям.
— Это как? — не понял Чучо.
— Елисейские поля — центральная улица Парижа, — пояснил Гонсалес.
— А-а-а. Но как же это! — Чучо так и подпрыгнул на месте. — Я же еще вчера...
— Это ее сестра. Они двойняшки.
Гонсалес только вчера узнал эту интересную новость от Ренаты, но на то он и был профессиональным проповедником, чтобы подавать ее другим так, будто знал об этом всю жизнь.
— Двойняшки... — повторил Чучо, как будто до него не сразу дошел смысл этого слова. — Ты хочешь сказать, что все это время мы принимали двух девчонок за одну?
— По-видимому, так, если вы думали, что это одна и та же девчонка.
— Ослы! — крикнул Чучо, обращаясь неизвестно к кому.
— Так которая же вам нужна, точнее, которая вам не нужна? — спросил доктор Гонсалес.
— Художница! — воскликнул Чучо. — Она нас видела, запомнила, рисовала наши портреты. Понимаешь? Если она заговорит — нам всем крышка, и шефу тоже. А мы-то стараемся, голову ломаем, как бы ее убрать покрасивее. Хороши бы мы были, если бы кокнули эту вторую, а потом она вдруг снова бы появилась, здоровая и невредимая. Я бы рассудка лишился, ей-Богу.
— Не следует поминать имени Божьего всуе, — наставительно сказал проповедник. Чучо махнул рукой, а Гонсалес продолжал: — Я понимаю ваши проблемы. У меня тоже возникли некоторые подобные, но они связаны с другой сестрой, с той, которая поет. Мне бы тоже было бы удобнее, если бы ее вдруг не стало. И вот я предлагаю — может быть, мы объединим наши усилия?
— То есть ты хочешь, чтобы мы вместо одной нашей девчонки убирали двоих? — сказал Чучо. — И делали бы это мы одни, а ты бы стоял в сторонке и что? Молился бы за нас Богу? А это не мало?
— Во-первых, это совсем не мало, — наставительно сказал проповедник, — а во-вторых, я смогу помочь.
— Да? — ехидно спросил его Чучо. — Будешь нож точить или ружье смазывать?
— Ничего подобного, — серьезно ответил Гонсалес. — Сейчас вы помогаете мне избавиться от одной, а когда приедет вторая, я помогу вам заманить ее в ловушку. Я уже сделал кое-какие приготовления.
— Гм, — покачал головой Чучо. — А ты парень с головой, даром что проповедник. Ну что ж, по рукам!
Лус со своей подружкой Чатой возвращались в консерваторию после обеденного перерыва. Они только что перекусили в соседнем бистро, а теперь возвращались на занятия.
— Боже, ну когда же кончатся эти бесконечные ремонты, — проворчала Чата, перешагивая через груду щебня у входа.
Все здание консерватории снаружи и вестибюль внутри были в строительных лесах. Массивное, украшенное колоннами здание, построенное еще в начале XIX века, было гордостью и одновременно головной болью консерваторского начальства. Здание нуждалось в капитальном ремонте, а деньги с трудом удавалось наскрести на очередной косметический ремонт. Более того, когда уже были возведены леса, часто выяснялось, что деньги кончились, и приходилось опять долго и нудно наскребать пожертвования у не слишком щедрых спонсоров. Недавно ректору очередной раз повезло, и в результате этого неторопливые строительные рабочие присоединяли к хору скрипок и арф, обычно оглашавших эти стены, стук своих молотков и жужжание машин, а также громкие и колоритные перебранки.
Правда, в этот час рабочие тоже ушли на перерыв, и в вестибюле было сравнительно тихо. Лус и Чата стояли под полукруглой аркой, отделявшей вестибюль от просторного коридора первого этажа. Над аркой был сделан балкон, с которого ректор обычно говорил напутственное слово вновь поступившим или выпускникам в окружении гипсовых статуй, изображающих музы. Сейчас балкон был в лесах, как и весь вестибюль, а музы были временно сняты с пьедесталов и лежали у стенки.
— Ну что, Лус, наш преподобный тебе больше не названивает? — весело спросила Чата.
Лус вздрогнула. Если б только подружка знала! Но этого не должен был знать никто, и она постаралась взять себя в руки.
— По-моему, он отвратительный. Я вообще не понимаю, как ты соглашаешься общаться с ним каждый день.
— Да, наш Вил вцепится, так не отстанет. И, кстати, я заметила, что его сильно на молодых красоток тянет. Видно, ты его в самое сердце поразила.
— Ах, Чата, вечно ты говоришь глупости, — с досадой сказала Лус, которую начал тяготить этот разговор. К счастью, Тереза, у которой урок начинался через десять минут, сказала: «Ну ладно, я пошла», и Лус одна осталась стоять под балконом. Она была так погружена в размышления о трудном положении, в котором она оказалась, что никак не могла тронуться с места, хотя ей тоже пора было в класс дона Ксавьера.
