Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 3 - [66]

Я на него похож.

Сумрак не так уже был густ,

Мы повернули назад.

И возле дверей моих, на углу

Мне мой взводный сказал:

— В стянутых улицах городов

Нашей большой страны

Рукопожатия мертвецов

Ныне отменены.

Вот ты идешь. У себя впереди

Шариком катишь грусть,

И нервный фонарь за тобой следит,

И я за тебя боюсь.

Видишь вон крышу? Взберись на нее,

На самый кончик трубы,

Увидишь могилы на много верст,

Которые ты забыл.

И над землею высоко,

С вершин, где реже мгла,

Увидишь, как кладбище велико,

И как могила мала.

Он кончил. Выслушав его,

Фонарь огонь гасил.

И я молчал. А ночь у ног

Легла без сил.

* * *

Ушел. И сонная земля

Работы ждет опять…

Спасская башня Кремля

Бьет пять.

В небе утреннем облака

Мерзнут в синем огне:

Это Колькина рука

Начинает синеть…

II

Поздно, почти на самой заре

Пришел, разделся, лег.

Вдруг у самых моих дверей

Раздался стук ног.

Дверь отворилась под чьим-то ключом —

Мрак, и опять тишина,

Я очутился с кем-то вдвоем.

С кем — я не знал.

Кто-то сел на мой стул,

Тихий, как мертвец.

И только слышен был стук

Наших двух сердец.

Потом, чтобы рассеять тишь,

Он зажег свет…

— Миша, — спросил он, — ты не спишь?

— Генрих, — сказал я, — нет.

Старого Гейне добрый взгляд

Уставился на меня…

— Милый Генрих, как я рад

Тебя, наконец, обнять.

Я тебя каждый день читал

Вот уже сколько лет…

Откуда ты? Какой вокзал

Тебе продал билет?

— Не надо спрашивать мертвецов,

Откуда они пришли.

Не все ли равно, в конце концов,

Для жителей земли?

Сейчас к тебе с Тверской иду,

Прошел переулком, как вор.

Там Маяковский, будто в бреду,

С Пушкиным вел разговор.

Я поздоровался. Он теперь

Самый лучший поэт,

В поэтической толпе

Выше его нет.

Всюду проникли и растут

Корни его дум,

Но поедает его листву

Гусеница гум-гум.

Я оставил их. Я искал

Тебя средь фонарей.

Спустился вниз. Москва-река

Тиха, как старый Рейн.

Я уж хотел подойти, вдовец,

К женщине на берегу,

Но во-время вспомнил, что я — мертвец,

Что я ничего не могу.

Я испустил тяжелый вздох

И шлялся часа три,

Пока не наткнулся на твой порог,

Здесь, на Покровке, 3.

Скажи, это верно, что вся печать

Бешеным лаем полна,

И только Воронский должен молчать,

Один — как в небе луна?

Еще я слышал — который год

В литературе тьма,

И в этой тьме визжит и орет

Швабская школа — Мапп.

И больше всех — горячей и злей

Родов (такой поэт).

Его я знал еще в жизни моей —

Ему полтораста лет.

Пфицером звался тогда он. И мысль

И стих были так же глупы…

Стар он, как бог, и давно завелись

В морщинах его — клопы.

И будто в вашей пресной стране

Безыменский — соль земли,

И даже — передавали мне —

Троцкий его хвалил.

Но я не верю его словам,

Я думать иначе привык:

Не так велик Безыменский сам.

Как промах вождя велик.

Ах, я знаю: удивлен ты,

Как в разрушенной могиле —

На твоем я слышал фронте

Эти скучные фамилии.

Невозможное возможно,

Нынче век у нас хороший —

Ночью мертвых осторожно

Будят ваши книгоноши.

Всем им книжечек, примерно,

По пяти дают на брата,

Ведь дела идут нескверно

В Литотделе Госиздата.

Там по залам скорбным часом

Бродят тощие мущины

И поют, смотря на кассу,

О заводах, о машинах.

Износившуюся тему

Красно выкрасив опять,

Под написанной поэмой

Ставят круглую печать.

Вы стоите в ожиданьи,

Ваш тяжелый путь лишь начат…

Ах, мой друг! От состраданья

Я и сам сейчас заплачу.

Мне не скажут: перестаньте, —

Мне ведь можно… Для людей

Я — лишь умерший романтик,

Не печатаюсь нигде.

Ты лежи в своей кровати

И не слушай вздор мой разный,

Я ведь, в сущности, писатель

Очень мелкобуржуазный.

В разговорах мало толка…

Громче песни, тише ропот.

Я скажу, как комсомолка:

— Будь здоров, мне надо топать.

Гейне поднялся и зевнул,

Устало сомкнув глаза,

Потом нерешительно просьбу одну

На ухо мне сказал…

Ту просьбу, что Гейне доныне таит.

Я вам передать хотел,

Но здесь мой редактор, собрав аппетит,

Четыре строки съел.

Ну, а теперь, прощай, мой друг,

До гробовой доски.—

Я ощутил на пальцах рук

Холод его руки.

Долго гудел в рассветной мгле

Гул его шагов…

Проснулся. Лежат у меня на столе

Гейне шесть томов.

М. Светлов

1924

ПЕРЕКЛИЧКА

«Перевал»

Группа «Перевал» является объединением рабочих и крестьянских писателей, ставящих своей целью художественное оформление действительности и целиком связывающих свои судьбы и задачи с задачами и судьбами революции.

Пути развития художественной культуры, равно как и другие пути, вытекающие из дальнейшего развития социалистического строительства, художники «Перевала» видят только в осуществлении и боевой защите ленинской точки зрения: рабочий класс может удержать свою власть и создать все предпосылки для роста своей художественной культуры только при условии тесной смычки с крестьянством и трудовой интеллигенцией.

Отсюда вытекает тактическая позиция «Перевала» по отношению к так называемым «попутчикам». Признавая неустойчивость и сплошь и рядом полную политическую неграмотность этих промежуточных писателей, группа «Перевал», тем не менее, находит необходимость вдумчивого и осторожного отношения, к ним без приемов огульной травли и обвинения. Вместе с тем, группа учитывает художественные и культурные достижения этих писателей, давших уже незаурядные образцы литературы, отражающие нашу современность. Усиленную и углубленную работу по овладению элементами культуры прошлого и формальных достижений мастеров нашего и прошлого времени — группа «Перевал» считает первым условием для всякого писателя из пролетарской среды, приближающегося к культуре, органически спаянной с новым бытом рабочего класса и крестьянства.