Россказни Роджера - [30]

Шрифт
Интервал

к истории, в частности, к истории первого столетия. Незачем подозревать апостолов и евангелистов в намеренном мошенничестве. У людей той поры было иное чувство действительности и иное отношение к письму. Мы обязаны помнить, что само письмо было волшебством, священнодействием. Написать что-то означало в известной мере сделать это. Сочинение считалось актом целиком творческим, а не подражательным. Все прямые подделки, которые мы находим в апокрифических текстах, составленных одновременно с Евангелиями (и не только там, но и в канонических — например, небывальщина о рождении Иоанна в Евангелии от Луки или рассуждения о Слове в Евангелии от Иоанна), были для сочинителей лишь средством принарядить правду, представить истину в одеяниях и украшениях долженствования. При общем уровне человеческой доверчивости существование многочисленных течений неизбежно: гностики, эссены, матраиты и прочие, не говоря уже об их более поздних исторических параллелях, таких, как забавный эпизод, который случился в семнадцатом веке с евреем Шаббатом Зеви: когда тот объявил о предполагаемом вероотступничестве Мессии и его переходе в Ислам, верующие не изумились. Или аналогичный случай у исламистов: распространившиеся среди них слухи, будто Махди, мусульманский мессия, и Ага-хан превратились в ожиревших сибаритов, не вызвали сомнений в их божественности... Так вот, в таких условиях мы начинали чувствовать, как это действительно происходило. Как, в частности, завладел человеческим воображением миф о воскрешении Христа. Впрочем, в наши дни, когда россказни об НЛО услышишь, даже стоя в очереди к кассирше супермаркета, мы не нуждаемся в особых доказательствах человеческой доверчивости.

— Да бросьте! — громко воскликнул мой посетитель, будто ссорился с товарищами. — Апостолов побили, они пустились в бега. Их лидер был мертв. Все изменилось. Где тут место иллюзиям?

— «В теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю», — писал апостол Павел. Его послания являются древнейшими текстами в Новом завете и потому ближе других к вашей «непостижимой точке».

— Но он писал, — возразил мой молодой оппонент, — что «если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна». Павел определенно говорит, что Христос явился сначала Кайфе, затем двенадцати братьям, потом пятистам — некоторые из них почили, — после этого Иакову и, наконец, последним — ему самому.

— А несколько ниже он пишет печальную, как я всегда полагал, вещь: если надеемся на Христа только в этой земной жизни, то мы несчастнее всех человеков. Но не будем перестреливаться цитатами из Библии, ее и без нас изрядно заболтали. Исходя из своего скромного опыта, скажу одно: все эти разночтения только доказывают, что Библия — очень плохо отредактированная антология.

— Вы первым начали, сэр...

— Да, первым, в порядке самозащиты. Я пытался показать, что, если мы не знаем и никогда не узнаем точных причин и следствий события или процесса, у нас остается только определенное чутье, чтобы двигаться дальше к тому, что вероятно. Когда листаешь «Нэшнл инкуайер» и видишь весьма подробные, но проблематичные картинки зеленых человечков, выходящих из НЛО, или полное и окончательное доказательство того, что Элвис жив, появляется смутная догадка о том, что могло произойти в первом веке. Когда в университетском зоологическом музее я вижу стенды с остатками ископаемых и вижу живых животных, птиц, насекомых и червей, то эволюционная теория при всех своих проблемах и загадках кажется мне достаточно резонным объяснением нашего запутанного порядка вещей. — Трубка погасла, и я посасывал бездымную пустоту.

— Но это же примитив! — вырвалось у моего молодого собеседника. — Вы судите по впечатлениям, не пытаясь заглянуть внутрь механизма. Заявления типа «Элвис жив, значит, и Иисус жив» — конечно, чушь собачья. Но если мы ограничимся этим, то проигнорируем тот факт, что первый — всего лишь жалкая пародия на второго, и это известно всем, в том числе и поклонникам Элвиса. Сказать, что эволюционная теория «более или менее» соответствует реальным процессам, — значит игнорировать тот факт, что ученые-биологи очень обеспокоены тем, что их наука объясняет не все. Есть такой человек, генетик Гольдшмидт — слышали о нем?

Я покачал головой.

— Единственный Гольдшмидт, которого я знаю, был редактором датского журнала, где нападали на Кьеркегора.

— Нет, мой Гольдшмидт бежал из гитлеровской Германии и в Беркли начал заниматься исследованиями мутаций у плодовых мушек. С течением времени он убедился, что они ничего не объясняют. Не то что новый вид не возникает — не происходит даже сколько-нибудь значительных изменений. Точечные мутации, то есть единичные изменения в последовательности нуклеотидов генетического кода, ничего не дают. Они возникают, но затем как бы поглощаются следующим поколением, и вид остается тем же самым видом. В 1940 году Гольдшмидт опубликовал книгу, где приводит семнадцать характерных особенностей животного мира и задается вопросом: как они могли появиться на постепенной основе, то есть путем отдельных небольших мутаций. Не будем перечислять все, кое-чего я не понял, но некоторые назову. Волосы, перья, глаза, кровообращение, китовый ус, ядовитые зубы у змей, сегментность у членистоногих, раковины моллюсков, гемоглобин и так далее. Кто-нибудь дал ответ на вопрос, поставленный Гольдшмидтом в сороковом году? Никто не дал и не может дать. Даже если у животного что-нибудь бросается в глаза и вам это понятно — допустим, длинная шея у жирафа, то и там не так все просто. Чтобы гнать кровь на восемь футов вверх, к голове, у жирафа должно быть очень высокое кровяное давление — такое, что при опускании головы, чтобы напиться, у него происходило бы то, что у человека называется обмороком. Происходило бы, не будь у него специального защитного механизма, снижающего давление, — целая система вен, именуемая rete mirabile, дословно — «чудесная сеть». Кроме того, через капилляры кровь выступила бы и на его ногах. Но между вен имеются полости, заполненные особой жидкостью, тоже находящейся под давлением, поэтому кожа у жирафа чрезвычайно прочная и непроницаемая, как уплотнения в двигателе. У китов... подумайте о китах, профессор Ламберт! По науке получается, что они взялись практически ниоткуда. Всего за пять миллионов лет у них развились глаза, способные видеть под водой, и хвост, — впрочем, о хвосте я уже говорил, — и жир вместо потовых желез, регулирующий температуру тела, и даже сложнейшая система, позволяющая детенышу сосать мать не захлебываясь. А возьмите устриц — у них раковины с наростами...


Еще от автора Джон Апдайк
Иствикские ведьмы

«Иствикские ведьмы». Произведение, которое легло в основу оскароносного фильма с Джеком Николсоном в главной роли, великолепного мюзикла, десятков нашумевших театральных постановок. История умного циничного дьявола — «плейбоя» — и трех его «жертв» трех женщин из маленького, сонного американскою городка. Только одно «но» — в опасной игре с «женщинами из маленького городка» выиграть еще не удавалось ни одному мужчине, будь он хоть сам Люцифер…


Кролик, беги

«Кролик, беги» — первый роман тетралогии о Гарри Энгстроме по прозвищу Кролик, своеобразного opus magnus Апдайка, над которым он с перерывами работал тридцать лет.История «бунта среднего американца».Гарри отнюдь не интеллектуал, не нонконформист, не ниспровергатель основ.Просто сама реальность его повседневной жизни такова, что в нем подспудно, незаметно зреют семена недовольства, которым однажды предстоит превратиться в «гроздья гнева».Протест, несомненно, обречен. Однако даже обреченность на неудачу для Кролика предпочтительнее бездействия…


Супружеские пары

Чахлый захолустный городок, чахлые захолустные людишки, сходящие с ума от безделья и мнящие себя Бог знает кем… Этот роман — игра: он и начинается с игры, и продолжается как игра, вот только тот, кто решит, что освоил ее правила, жестоко просчитается.


Давай поженимся

Джон Апдайк – писатель, в мировой литературе XX века поистине уникальный, по той простой причине, что творчество его НИКОГДА не укладывалось НИ В КАКИЕ стилистические рамки. Легенда и миф становятся в произведениях Апдайка реальностью; реализм, граничащий с натурализмом, обращается в причудливую сказку; постмодернизм этого автора прост и естественен для восприятия, а легкость его пера – парадоксально многогранна...Это – любовь. Это – ненависть. Это – любовь-ненависть.Это – самое, пожалуй, жесткое произведение Джона Апдайка, сравнимое по степени безжалостной психологической обнаженности лишь с ранним его “Кролик, беги”.


Современная американская новелла. 70—80-е годы

Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник. Пер. с англ. / Составл. и предисл. А. Зверева. — М.: Радуга, 1989. — 560 с.Наряду с писателями, широко известными в нашей стране (Дж. Апдайк, Дж. Гарднер, У. Стайрон, У. Сароян и другие), в сборнике представлены молодые прозаики, заявившие о себе в последние десятилетия (Г. О’Брайен, Дж. Маккласки, Д. Сантьяго, Э. Битти, Э. Уокер и другие). Особое внимание уделено творчеству писателей, представляющих литературу национальных меньшинств страны. Затрагивая наиболее примечательные явления американской жизни 1970—80-х годов, для которой характерен острый кризис буржуазных ценностей и идеалов, новеллы сборника примечательны стремлением их авторов к точности социального анализа.


Бек и щедроты шведов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Пьяное лето

Владимир Алексеев – представитель поколения писателей-семидесятников, издательская судьба которых сложилась печально. Этим писателям, родившимся в тяжелые сороковые годы XX века, в большинстве своем не удалось полноценно включиться в литературный процесс, которым в ту пору заправляли шестидесятники, – они вынуждены были писать «в стол». Владимир Алексеев в полной мере вкусил горечь непризнанности. Эта книга, если угодно, – восстановление исторической справедливости. Несмотря на внешнюю простоту своих рассказов, автор предстает перед читателем тонким лириком, глубоко чувствующим человеком, философом, размышляющим над главными проблемами современности.


Внутренний Голос

Благодаря собственной глупости и неосторожности охотник Блэйк по кличке Доброхот попадает в передрягу и оказывается втянут в противостояние могущественных лесных ведьм и кровожадных оборотней. У тех и других свои виды на "гостя". И те, и другие жаждут использовать его для достижения личных целей. И единственный, в чьих силах помочь охотнику, указав выход из гибельного тупика, - это его собственный Внутренний Голос.


Огненный Эльф

Эльф по имени Блик живёт весёлой, беззаботной жизнью, как и все обитатели "Огненного Лабиринта". В городе газовых светильников и фабричных труб немало огней, и каждое пламя - это окно между реальностями, через которое так удобно подглядывать за жизнью людей. Но развлечениям приходит конец, едва Блик узнаёт об опасности, грозящей его другу Элвину, юному курьеру со Свечной Фабрики. Беззащитному сироте уготована роль жертвы в безумных планах его собственного начальства. Злодеи ведут хитрую игру, но им невдомёк, что это игра с огнём!


Шестой Ангел. Полет к мечте. Исполнение желаний

Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…


Тебе нельзя морс!

Рассказ из сборника «Русские женщины: 47 рассказов о женщинах» / сост. П. Крусанов, А. Етоев (2014)


Авария

Роман молодого чехословацкого писателя И. Швейды (род. в 1949 г.) — его первое крупное произведение. Место действия — химическое предприятие в Северной Чехии. Молодой инженер Камил Цоуфал — человек способный, образованный, но самоуверенный, равнодушный и эгоистичный, поражен болезненной тягой к «красивой жизни» и ради этого идет на все. Первой жертвой становится его семья. А на заводе по вине Цоуфала происходит серьезная авария, едва не стоившая человеческих жизней. Роман отличает четкая социально-этическая позиция автора, развенчивающего один из самых опасных пороков — погоню за мещанским благополучием.