Российскою землей рождённый - [8]
Но как может покорить их человек, заставить служить себе, если он слабее? Нет, не станет человек властелином земли, моря, неба, пока не познает их тайны, не выведает, чему повинуются они.
И Михайло уходит из богатого отчего дома за ты-, мчу верст, в далекую Москву — овладеть науками. Ибо науки сильнее всего на свете. И где же им быть, как не на Москве?
…Идет и идет обоз. То спустится в овраг, то поднимется на пригорок. Заиндевели бороды, покряхтывают мужики, отдирают от них сосульки.
— Долго ли до Москвы, дядя Савелий?
— Да не скоро еще, Михайло!
То бесконечно тянутся дремучие вологодские леса Г насупленными елями, то бескрайние ярославские поля…
И снова дни за днями, ночи за ночами. Широка потонувшая в снегах Русь. Мужики ночуют на постоялом дворе или просто в курных избах повстречавшейся деревушки. А ранним-ранним утром снова шагают к Москве. Еще догорают на небе частые звезды, но вот и они, наконец, тают одна за другой.
— Гляди-тко, Михайло, ангелы божии гасят небесные лампадки, — скажет дядя Савелий.
Ничего не ответит юноша, только улыбнется про себя.
Ледяной ветер просвистит и смолкнет в обшевнях[16]. Изредка попадаются села и города, похожие на большие деревни, — разве что колокольня там повыше, да у царева кабака понуро стоит продрогшая лошаденка.
— Долго ли до Москвы, дядя Савелий?
— А вот она, матушка Москва! Вот она, красавица! Сымай шапку, кланяйся ей! Приехали!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Фара да инфима
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
К Москве подошли в сумерках. По знакомым кривым переулкам Савелий повел обоз к угрюмому пустырю и, свернув, остановился у долго тянувшейся каменной стены. Обернулся:
— Рыбный ряд! Ужотко заночуем во дворе на возах. Ишь, забор какой высоченный, нас и не продует. На раньи семужку сгрузим подрядчику, мошну подобьем, поотдыхаем да погуляем. А послезавтра, чуть свет, в обрат!
Савелий застучал в ворота. Никто не открывал. Только залаяли псы. Он заколотил сильней.
— Кто там? — раздался сонный голос.
— Отворяй, Петряй!
— Да кто такой?
— Дядя Савелий с Архангельска-города.
— Архангельский город — всему морю ворот. Открываю!
— Вам смех, а у нас в лаптях снег! Принимай гостей!
…Михайло проснулся. Где-то совсем рядом басовито гудел колокол. Другой вторил ему коротко и отрывисто, как собачий лай. А еще дальше малиновым перезвоном заливался, поди, целый десяток колокольцев.
Савелий с каким-то рыжим мужиком копошился у возов.
— Вставай, детина, пора! — улыбнулся он Михайле.
Михайло бросился помогать. Тяжелые рогожные мешки с мороженой рыбой спускали в погреба. Из приоткрытых дверей конюшен поднимался пар. Там кивали головами сытые, отдохнувшие за ночь лошади.
Над причудливо разукрашенными снегом деревьями с гортанным криком носились вороны. Через проем соседней колокольни было видно, как спускался по крутой лестнице отзвонивший пономарь.
— Ну, голубь, — сказал Савелий, — поди умойся, пожуй рыбки да иди Москву смотреть. И дорогу примечай, не заблудись!
— Москва бьет с носка! — бросил рыжий уже знакомую Михайле поговорку и громко захохотал.
По голосу Михайло догадался: это тот, который вчера ворота открывал.
По Красной площади сновало множество людей. Тут и там теснились лавчонки. Выглядывая из них. как скворцы из скворечен, продавцы на разные голоса зазывали прохожих, расхваливали снедь и питье, предлагали горячий сбитень, пироги и рубцы, студень и оладьи, квас и брагу.
Нищие гнусавыми голосами пели Лазаря[17], клянчили подаяние, выставляя напоказ язвы и раны. Многие сидели прямо на снегу, поджав босые ноги. Поодаль в открытых гробах коченели покойники, а возле, то и дело молясь и кланяясь, старцы собирали медяки с сердобольных душ на отпевание и погребение. Нищим и мертвым никто не дивился.
И тут вдруг глянула на Михайлу церковь такой несказанной красоты, что он вздрогнул и остановился. Уж до чего наряден и затейлив был Кольский острог с его девятнадцатью чешуйчатыми главками, но и он померк перед этим дивным созданием рук человеческих. Купола большие, разноцветно украшенные, и ни один не походил на другой, но один к одному был подобран. Величаво выступало могучее сооружение…
Через Спасскую башню Михайло вошел в белокаменный город — Кремль. По Соборной площади, кучно держась друг возле друга, прогуливались чужеземцы в завитых париках и теплых чулках. Таких людей, купцов заморских, видывал он в Архангельске.
Долго бродил очарованный Михайло по Кремлю. Зашел в самый большой собор и зажмурился от света и великолепия — блеска свечей, лампад, позолоты. Откуда же так много света в храме? Взглянул наверх и понял: потоки его струились из купола и огромных окон. Велико, знать, было мастерство древнего зодчего!
В другом соборе его восхитили полы, выложенные плитами из какого-то особого камня, темно-красного, с переливами. Он на редкость удачно сочетался с росписью, которой были покрыты все стены, своды и столбы. Шла служба. Строго и стройно пел хор.
Возвращаясь на Красную площадь, Михайло повстречался с новым чудом. На мгновение ему показалось, что сверху словно падают какие-то удивительно звонкие капли. От больших часов на башне будто лились мелодичные, неслыханные звуки, отчего в сердце возникло предчувствие чего-то радостного…
