Российскою землей рождённый - [5]
Вдруг к чернецам прибежал дьячок. Подступает, мол, под обитель войско. «Не то они идут ратитися, не то они идут молитися».
А пушкари забили ядра и начали палить по «непокорному» монастырю.
Все притихли, загрустили. Задумался и Михайло. Понял: песня про Соловецкий монастырь, про расправу царя Алексея Михайловича с раскольниками.
Все стали расходиться. Старец, видя, что новичок призадумался над красивой и печальной песней, поманил его сухим пальцем.
— Песни у нас еще и не такие услышишь. Приходи ко мне, сыне, завтра. Побеседуем в тиши.
Старец жил на берегу Двины в покосившейся, ветхой избушке. Михайло переступил порог и чуть не вскрикнул: на тесовых полках, вбитых корабельными крюками в стены, тесными рядами стояли книги в темных кожаных переплетах!
Старец обрадовался: вот и еще один «беспоповец». И с гордостью сказал:
— По таким книгам праведники молились, а мощи их нетленно почиют в Киевско-Печорской лавре и других благословенных местах. Это книги дониконианские, невыправленные, истинные!
Опять священные книги! Нет, не за ними пришел сюда Михайло. Он пришел за теми, которые раскрыли бы тайны природы, всего мира. Не может быть, что нет таких книг!
Подобного старец не слыхивал.
— Да ведаешь ли, сыне, что говоришь? Да зачем тебе знать то, что сам господь сокрыл от взора человечьего? Зачем?!. — Старец грозно подступал, и выцветшие глаза его испытующе уставились на юношу.
Михайло замялся:
— Не знаю, отче, зачем. Но одно мне ясно и прискорбно: по сей день не обучен я даже счету. А без того как уразуметь мне подлинно мудрые книги?
— Не подлинные, но подлые книги, по коим богоотступники учатся?! Узрел я одну такую у братьев Дудиных. Арихметика прозывается!.. В последний раз призываю тебя, сыне, опомнись! На пагубный путь норовишь! Вера истинная отринула философов, о небесах рассуждающих и хвосты звезд аршином измеряющих. Тако в книгах святых отцов сказано, и слово то — закон!
И старец поднял сухой палец.
Мальчик вышел из душной избы и полной грудью вдохнул воздух. Двина пестрела парусами. Карбасы, гукоры, лодьи[11] и соймы готовились к плаванию. Скоро они весело понесутся к морю. Здесь кипела жизнь, в тлетворной келье старца костенела смерть.
…Агафон Дудин щурил и без того подслеповатые хитрые глазки. Есть на чем малость нажиться! А Михайло как раскрыл «Арифметику», так и обомлел. Сколько же должно быть мудрости в этой книге!
«Арифметика, — читал Михайло вслух, — сиречь наука числительная. С разных диалектов на славянский язык переведенная и воедино собрана и на две книги разделена… в богоспасаемом царствующем граде Москве типографским тиснением ради обучения мудролюбивых российских отроков и всякого чина и возраста людей на свет произведена».
Дудин вырвал книгу из его рук и положил в обитый красной юфтью сундук, такой же, как и у Ломоносовых. На дне лежала еще одна. «Грамматика», — осклабился, поддразнивая, Агафон. Михайло спросил, почем они продаются.
— И не мысли! Вишь, старец выговский рек, что книги сии еретические!
— Так то старец! Ты же сам слыхал: отпечатана она для мудролюбивых российских отроков. А перед тобой кто?
— Хитер ты, я смотрю, ох, хитер! Однако меня не перехитришь. Не дам — и все! Не твоего это ума дело!
Эх, досада! Близок локоть, да не укусишь. Полгода уговаривал Михайло Агафона и надежду уже потерял. Да, знать, заела братьев Дудиных жадность. Согласились продать, но цену заломили немалую.
Где деньги взять? И пришлось Михайле читать ночами псалтырь по покойникам.
Над архангельской землей — ночь. Черное небо усеяно дрожащими светло-зелеными звездами. Под луной смутно угадываются просторные кряжистые избы да деревья, осыпанные снегом. На берегу реки, привалившись набок, застыли суда под наметенными сугробами.
Все, казалось бы, спит в селе. И только в старой деревянной церкви теплится и мерцает готовый вот-вот погаснуть огонек. Невысокая, чуть повыше дома, с заостренным, как киль, верхом, церковь похожа на корабль, замерзший среди скованной льдом реки.
В открытом гробу-колоде лежит покойник. У налоя Михайло при свете лампадки читает псалтырь. По временам он невольно взглядывает на лицо усопшего. Заострившийся нос, запавшие глаза…
Порой от ветра колыхнется саван, и кажется, что мертвый силится встать из гроба. Михайле делается страшно, немеют и прирастают к полу ноги, и тогда он громче читает молитвы.
Почти все слова в этой засаленной ветхой книге знает он наизусть. Он нанялся читать на всю ночь и слово сдержит. Гулко звучит в церкви его голос, приливающий бога отпустить грехи усопшему и ввести и царствие небесное.
А ветер завывает за окошком. Ветер ли? Может, это волки подошли к церкви или кто-то другой, незнакомый и жуткий, трясет двери? Дурь-то какая лезет в голову! Эх, бросить бы все и уйти… Нет, во что бы то ни стало надо добыть деньги на книги!
…Еле заметно светает. Побелело мутное небо. Отец дома, поди, уже встает.
Михайло еще раз взглядывает на покойника. Сегодня, на третий день после смерти, тело зароют. Где теперь его душа? И какая она? Говорят, похожа на голубя. Но как не силился представить душу человеческую птицей, почему-то не мог.
