Россия перед вторым пришествием - [112]

.

В результате русской катастрофы 1917 г. восторжествовал проект английского правительства, вкрадчиво «подсказанный» иудейским капиталом, о заселении евреями Палестины, вполне осуществленный лишь после Второй мировой войны в результате совместных усилий Гитлера, Сталина и западных союзников по антигитлеровской коалиции. («...Предоставить Палестину евреям, как советуют некоторые глупые националисты, не понимая того, что русскому народу легче было бы отдать евреям Харьковскую губернию или Нижний Новгород, чем отечество отвергнутого ими Спасителя» ⁵\ — так писал еще в 1916 г. владыка Антоний, словно провидя итоги обеих мировых войн.)

Протоиерей Сергий Булгаков (Царьград. 17/30.3.1923): «Я любил Царя. Хотел Россию только с Царем, и без Царя Россия была для меня и не Россия. Первое движение души — даже подсознательное, настолько оно было глубоко — когда революция совершилась и когда по-прежнему раздавались призывы: война до победного конца, было таково: но зачем же, к чему теперь и победа без Царя. Зачем же нам Царьград, когда нет Царя. Ведь для Царя приличествовал Царьград. <...> И мысль о том, что в Царьград может войти Временное Правительство с Керенским, Милюковым, была для меня так отвратительна, так смертельна, что я чувствовал в сердце холодную мертвящую пустоту» ^и.

(«У входа в Царьград». 22.12/4.1 1922/1923): «Здесь ключ к мировой истории, здесь Иустиниан, здесь Константин Великий, здесь: Иоанн Златоуст, Фотий, Византия и ее падение, здесь узел политических судеб мира, и доныне не распутанный, а еще сильнее затянутый!»⁵³

(Константинополь. 9/22.1.1923): «Но как София была создана, когда не было еще разделения Церквей, так и возвращена <будет> христианскому миру лишь когда его не будет: как этого не понимали наши славянофилы, что нельзя Церковной провинции иметь храмом Софию. Единственная Церковь должна породить единого Белого Царя, но этот Царь есть историческое задание и мечтание востока, которое трагически не удавалось до сих пор, и под развалинами царства рассыпалась и Церковь, за вторым Римом рушится Третий, но воскресает новый Рим, который в едином древнем Риме получил свои бармы, а Москва только промежуточная точка в пути...» ^ы

(Константинополь. 9/22.1.1923): «София есть Храм вселенский и абсолютный, она принадлежит вселенской Церкви и вселенскому человечеству, и она принадлежит вселенскому будущему Церкви. А теперь, пока нет явления вселенской Церкви в ее силе и славе, в век раскола церковного и внутреннего, в век распадения и обособления, отнят он у христиан и отдан местоблюстителям. И снова: какая слепота, какая детскость была у нас, <.„> когда приготовили уже, говорят, крест в Петрограде, может быть, даже и указ Св. Синода об утверждении креста на Храм... Окровавленными сапожищами вступивши в Софию¹²⁵завести в ней свои порядки, или пробовать синодальным хором покорить и убедить эти стены! Но в гневе воззрел Господь на дела сынов человеческих и посмеялся им. Правы пути Твои, Господи! Одно из двух. Или София есть лишь археология, архитектурный памятник с начавшимся уже неизбежным разрушением, и тогда вся эта затея воздвигать крест на ней была только великодержавным честолюбием, — однако против этого говорит София сама, здесь слышится зов Божий, веление Божие, непреложное обетование, София живет Божественной, безсмер-тной жизнью — София есть потрясающий факт христианского сознания для всех времен. Или София действительно есть то, что она есть, Божественный символ, пророчество, знамение. У старообрядцев есть мудрое, как я вижу теперь, верование, что восстановление креста на Софии (конечно, не циркулярно-завоевательное, но всемирно-историческое) означает конец истории. Если освободить эту мысль от эсхатологического испуга, ее окрашивающего, и выявить скрытое в ней видение, то она означает, что София станет осуществима лишь в полноте христианства, то есть в конце истории, когда явлен будет ее последний и зрелый плод, и сверкнет в мире православное Белое Царство» *.

«Белый Царь», «Белое Царство» — не раз появляются на страницах работ о. Сергия Булгакова. Вспоминая «подъем любви к Царю» с началом первой мировой войны, в 1923 г. он писал: «Для меня это было явление Белого Царя своему народу, на миг блеснул и погас апокалиптический луч Белого Царства. Для меня это было откровение о Царе, и я надеялся, что это — откровение для всей России. В газетах стали появляться новые речи о примирении власти (читай: Царя) с народом, за этим последовали восторженные студенческие манифестации. Улицы столиц увидели неслыханное в истории зрелище: манифестация молодежи с Царским портретом и пением гимна. Государь ответил на студенческий привет достойной и теплой телеграммой. Мое сердце рвалось от восторга. Тогда я написал сумасшедшую статью («Родина») в газету «Утро России», в которой промелькнули слова о Белом Царе. Статья была замечена, что называется спущена с рук, но не одобрена зоилами, я попал на черную доску монархизма (а некий Дориан Грей от профессуры, Г. Г. Шлет прислал мне ругательное письмо за «Белого Царя»; в нем характерно выразилась злоба и презрение, которое питает нигилистическая душа к светлому образу)»