Россия перед голгофой - [58]

«24 февраля 1870. Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины»[283].

А в отчете III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и корпуса жандармов за 1869 год новой российской проблеме был посвящён специальный раздел «Женский вопрос и нигилизм». Само название раздела свидетельствует, что женский вопрос был понят «голубыми мундирами» однобоко. Они связали его исключительно с тягой женщин к материальной независимости и с нигилизмом.

«Оттого материальная эмансииация женщин, которой посредством образования желательно было достигнуть и которая в нравственном отношении так полезна, обратилась в уродливое стремление к тому, что в дурном смысле называется эмансипацией женщин, то есть отвержение всяких вообще стеснений; а так как приличие, женственность, нравственность суть стеснения, так как положение женщины в обществе и семействе представляет некоторые стеснения, то следовало отрешиться от них без внимания на то, что они вытекают из физической и нравственной природы женщины.

…Овладевшее нашим обществом увлечение женским образованием было только одною частью программы, составленной в то время для разрешения так называемого женского вопроса. Одновременно в тех же видах стали приискиваться занятия, которые бы могли обеспечивать женщинам существование посредством честного труда. Мысль бесспорно полезная, но, в свою очередь, подвергшаяся искажению при исполнении…Все эти по себе полезные начинания обратились во вред нашему обществу, ибо ими преднамеренно наносились самые чувствительные удары всему, что особенно для женщины считается заветным и должно быть неприкосновенным: семья, религия, женственность.

Искаженное таким образом упомянутое движение, вместо того чтобы облагородить женщину умственным и нравственным развитием, вместо того чтобы, доставлением ей возможности найти пропитание полезным и честным трудом, ограничить нищету, столь часто служащую причиною и извинением разврата, создало эмансипированную женщину, стриженную, в синих очках, неопрятную в одежде, отвергающую употребление гребня и мыла и живущую в гражданском супружестве с таким же отталкивающим субъектом мужеского пола или с несколькими из таковых»[284].

Стремление женщин к эмансипации трактовалось графом Шуваловым как важный нравственно-политический вопрос, подлежащий обязательному государственному регулированию и на этом основании входящий в сферу его служебной компетенции. Женщины добивались утверждения в законодательном порядке их права работать в аптеках и почтовом ведомстве: фельдшерами, телеграфистками и бухгалтерами. С 1865 года такое дозволение им было дано, но первоначально лишь в виде временной меры на три года. Граф Шувалов полагал, что женщин надо поощрять к деятельности акушерской и учебной. На должности телеграфисток допускать в известной пропорции по отношении к мужчинам. Но отклонять «приём женщин на всякие должности канцелярские и административные как по назначению правительства, так и по выборам»[285]. Шеф жандармов настойчиво обращал внимание государя и своих коллег-министров на систематическую «агитацию» в периодической печати по женскому вопросу и на «нигилистическое направление» женского образования в империи. Тяга нигилисток к экономической независимости как от родителей, так и от мужей последовательно отождествлялась графом с безусловной наклонностью к ниспровержению всех нравственных и семейных устоев и бесспорным влечением к развратной жизни. Для общественной морали нигилистка вредоноснее, чем проститутка, утверждал шеф жандармов в служебном документе, сохранившемся в личном архиве военного министра Милютина.

«Женщина-нигилистка вреднее женщины открыто дурного поведения, — сказано было в записке графа Шувалова, — эта падает в разврат часто вследствие нужды, сознаёт, что она распутна, из жизни своей не делает пропаганды; напротив того, в ней проявляется стремление выйти из своего позорного положения; тогда как другая гордится распущенностью своих убеждений, как бы драпируется в своё учение и проповедует его везде и всякому, доказывая, что оно единственно истинное, правдивое и очищенное от предрассудков. Там — просто разврат, а здесь — философия разврата…»[286].

И хотя автора этого документа можно легко упрекнуть как в вульгарном социологизме, так и в традиционном мужском шовинизме, мы видим, что жандармы точно диагностировали проблему. Итак, и граф Шувалов, и граф Толстой в одно и то же время и независимо друг от друга сформулировали мужской взгляд на женский вопрос. Они исходили из презумпции незыблемости верховенства мужчины как в семье, так и в обществе. И тот и другой признавали наличие в России женского вопроса и не видели реальных путей его решения в обозримом будущем. Женщине отводилась роль пассивного объекта, ей решительно отказывалось в праве быть суверенным субъектом. Женщина не рассматривалась как полноправный участник возможного диалога по вопросу, который её непосредственно касался. Шеф жандармов трактовал эмансипированную женщину как объект полицейского надзора, ибо женская эмансипация была для графа Шувалова разновидностью своеволия. А великий писатель намеревался представить героиню своего будущего романа как существо страдательное, пассивное, достойное сожаления. И граф Шувалов, и граф Толстой исходили из аксиомы, что инициатива в решении этого наболевшего вопроса всё еще находится в руках мужчин, — и ни тот ни другой не предполагали, что одновременно с ними, мужчинами, своё видение проблемы не только сформулирует, но и ухитрится донести до сведения читателей сама женщина. Каким бы отталкивающим ни был образ нигилистки, созданный сотрудниками III Отделения, секретный отчет предназначался для сведения только одного человека — государя императора Александра II. Эмансипированная женщина поступила иначе. Она обратилась к городу и миру. В том же 1870 году в легальной печати был опубликован женский взгляд на эмансипацию женщин. В Петербурге был издан трактат Джона Стюарта Милля «Подчиненность женщин». Предисловие к русскому переводу трактата написала Мария Константиновна Цебрикова (1835–1917). Она была признанным литературным критиком, педагогом, публицистом, детским писателем и редактором. Мария Константиновна обладала сильной волей и незаурядным гражданским мужеством. Современники не только читали, но и почитали ее. Достаточно познакомиться с этим предисловием, чтобы понять, за что современники так уважали госпожу Цебрикову.