Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834 - [3]

. С другой стороны, даже столь строгие критики российской политики, как патриарх румынской историографии А. Д. Ксенопол, были вынуждены признать, что Органические регламенты «впервые ввели в румынскую политическую жизнь понятие общественного интереса» и в конечном счете «идею государства в его современной форме»[17]. Еще более наглядной иллюстрацией проблемы, которую представляют регламенты для румынской историографии, стал вопрос о том, является ли этот продукт взаимодействия временной российской администрации с представителями молдавской и валашской элит «румынским творением по своей природе» или же «деспотическим, аристократическим, авторитарным, антилиберальным и совершенно русским документом»[18]. Стремясь преодолеть эту дилемму, некоторые румынские историки постарались отделить Органические регламенты от империи, которая организовала их разработку и введение. Такие авторы готовы были признать выдающиеся качества главы временной российской администрации княжеств в 1829–1834 годах П. Д. Киселева, однако рассматривали его как исключение в общей истории российского угнетения[19].

Противоречивые оценки Органических регламентов отражали склонность румынских историков рассматривать их роль с точки зрения возникновения Румынского национального государства во второй половине XIX столетия[20]. Действительно, с этой точки зрения регламенты могут показаться «крайне странным, непоследовательным и парадоксальным явлением, не поддающимся строгому анализу»[21]. Однако подобные суждения представляют анахронизм, поскольку и регламенты, и политика временных российских властей в 1828–1834 годах отражали логику действий континентальной империи, которая принципиально отличалась от логики действий национального государства или людей, стремившихся создать таковое. Так же ошибочно представлять данную империю как совершенно чуждое образование, воздействовавшее на Молдавию и Валахию «извне». В свете последних исторических и социологических исследований континентальная империя предстает не только как крупное авторитарное государство, созданное путем завоеваний, но и как система взаимоотношений имперского центра с элитами пограничных территорий[22].

В то время как румынская историография Органических регламентов страдает примитивным пониманием того, что собой представляет империя, современные историки дореволюционной России обходят стороной саму тему вовлеченности российских дипломатов и военных в политические реформы в княжествах[23]. Недостаток внимания к истории Восточного вопроса и русско-балканским связям, возможно, объясняется склонностью молодых специалистов воспринимать данную проблематику как удел старомодных историков международных отношений и дипломатии[24]. В последние 30 лет историки имперской России отошли от этих сюжетов и занялись исследованием влияния взаимоотношений чиновников, экспертов и представителей местных элит на общеимперский курс или на политику на отдельных окраинах[25]. В последние годы ряд специалистов поставил под вопрос саму правомерность разделения имперской политики на внешнюю и внутреннюю и обратился к рассмотрению трансграничных процессов, таких как миграции, паломничества или циркуляции политических идей[26].

Настоящее исследование также исходит из неправомерности разделения политики на внутреннюю и внешнюю применительно к континентальным империям. Тем самым, данная книга продолжает серию недавних работ, посвященных восточной политике России как результату взаимодействия дипломатов, военных, духовенства и российского общественного мнения с элитами Юго-Восточной Европы[27]. Здесь рассматривается переписка российских чиновников и представителей молдавского и валашского боярства, которая стала площадкой для определения российской политики в отношении Османской империи в целом и Дунайских княжеств в частности. Данная работа демонстрирует, что люди, определявшие внешнюю политику России, были также вовлечены и в вопросы внутреннего управления империей. В свою очередь молдавские и валашские бояре поддерживали контакты с представителями всех основных российских ведомств. В результате действия и проекты, которые до сих пор рассматривались в контексте либо внутренней политики, либо внешней, предстают как часть единого «сценария власти», складывавшегося вокруг фигуры царствующего монарха.

Деконструкция разделения имперской политики на внутреннюю и внешнюю позволяет по-новому переосмыслить реформы как способ правления[28]. Историки дореволюционной России до сих пор рассматривали реформы двояким образом. С одной стороны, они видели в них средство модернизации отсталой страны, возможность подтянуть ее до уровня передовых стран Западной Европы в условиях все более жесткого великодержавного соперничества. С другой стороны, они усматривали в реформах попытку предотвращения внутренних революций, которые поначалу происходили в царских дворцах, однако со временем все более грозили выплеснуться на площади и улицы. И как мобилизационный ресурс, и как способ предотвращения революционных потрясений реформы рассматривались преимущественно как явления внутренней политики, чья внешнеполитическая значимость исчислялась лишь тем, насколько реформы способствовали увеличению (или ослаблению) военной мощи и внутреннего единства России. Данное исследование выступает против столь ограниченного понимания реформ и демонстрирует, что они представляли собой важный элемент имперской политики, выходившей далеко за формальные границы Российского государства.