Россия и русские. Книга 2 - [6]

.

Разрыв привычных социальных связей нашел свое проявление и в других негативных явлениях. Многие мужчины, покинувшие деревню и приехавшие в город, оставили своих жен и детей дома, где те в поте лица добывали хлеб насущный на небольших участках земли. А мужья тем временем ютились по углам или в бараках в окружении себе подобных и легко поддавались многочисленным искушениям, против которых у них не было практически никакой защиты. Манил кабак, где они быстро впитывали культуру ежедневного пьяного застолья в веселой компании, иногда с азартными играми. А на улицах попадались проститутки, предлагавшие не только женскую ласку, но и «награждавшие» венерическими заболеваниями. Таким образом, алкоголизм, преступность и заразные болезни распространялись так быстро, что это стало беспокоить не только власти предержащие, но и оппозиционно настроенную к ним интеллигенцию.

В результате такого болезненного социального надлома в городах стало накапливаться огромной силы политическое напряжение. Подавляющее большинство новых переселенцев, ворвавшихся в города в 1880—1890-е гг. в поисках работы на заводах, фабриках, в портах и магазинах, не находило для себя никаких общественных институтов, где они могли бы выразить свои чаяния, излить душу или просто-напросто ощутить столь важное для них чувство солидарности и осознание себя частью единого целого. Профсоюзы были запрещены, а различные общества и кружки еще не появились. Что же до местных органов власти, то в них заправляли богатые олигархи, которые не давали беднякам права голоса.

Церковь тоже не удовлетворяла их духовные потребности. Часто можно услышать утверждение, что урбанизация неизбежно приводит к утрате населением религиозных чувств. На самом же деле правильнее было бы сказать, что она порождает религиозный кризис. Как показывает изучение подобных явлений в европейских странах, это самая серьезная проблема в эволюции религиозного самосознания народа. В известном смысле недавние переселенцы нуждаются в религии даже больше, чем раньше, так как она могла бы помочь им быстро и не так болезненно приспособиться к новым условиям и совершенно непривычному образу жизни. Тем более что они оказались в городах без семьи, без друзей и без традиционных моральных регуляторов поведения. А в городах религиозная деятельность может быть развита в большей степени, чем в деревне. Здесь могут действовать библейские общества, благотворительные организации, газеты и журналы. И если господствующая церковь не готова оказать такую помощь недавним сельским жителям и не проявляет активности в этом деле, то новые горожане могут легко уклониться в сторону какой-либо сектантской деятельности или откровенного атеизма. Статистика Санкт-Петербурга начала XX в. показывает, что эта тенденция была налицо и в России^{21}.

Как бы то ни было, начало XX в. знаменовалось заметным ростом антисоциального поведения не только в крупных городах, но и в небольших поселках и деревнях, которые, как мы уже видели, все в большей степени испытывали влияние города и городских моделей поведения. Эта тенденция была подробным образом описана в прессе под общим названием «хулиганство». Это слово подразумевало весьма широкий спектр поступков от оскорблений и нецензурной брани до таких посягательств на жизнь и собственность граждан, как например, поножовщина и грабежи^{22}.

На самом деле статистика хулиганских поступков не так уж бесспорна и может означать только то, что благовоспитанное общество более чутко реагировало на грубые нравы, которые существовали всегда. Однако бесспорно, что теперь подобное поведение шокировало общество сильнее, чем прежде. Недавно появившийся и оттого непрочный еще средний городской класс России чувствовал себя в большей опасности, чем аналогичные классы в старых, давно устоявшихся цивилизациях^{23}.

В сфере фабрично-заводских отношений подобный тип поведения был еще более заметным, поскольку в этой области так и не сформировались легальные каналы выражения общественного протеста или недовольства. Многие рабочие обычно пассивно воспринимали свое унизительное положение, но иногда они теряли терпение, выходили да себя и были способны на самые разнообразные проявления злобы и агрессивности по отношению к мастерам, чиновникам или полиции, посягая зачастую даже на собственность своих работодателей^{24}.

Поскольку у рабочих не было никаких легальных форм самоорганизации, различия между ними в возрасте, навыках, образовании, профессионализме, а также этническом происхождении и вероисповедании играли менее существенную роль, чем можно было бы предположить в многонациональной империи. Старые и молодые, образованные и неграмотные, опытные и неопытные, русские, украинцы или латыши — все они испытывали одинаковые лишения, подвергались одинаковой эксплуатации и часто выражали солидарность доступными им методами, стремясь облегчить чувство неприкаянности. В случае конфликта они быстро объединялись и полностью подчинялись стихии толпы, разрушавшей все перегородки, обыкновенно разделявшие профессиональные сообщества внутри больших производственных коллективов