Роскошь нечеловеческого общения - [38]

— Вы торговлю имеете в виду?

— Да, торговлю. Теперь это так называется. Я, Сергей Сергеевич, бизнесмен, по сути дела, торгаш. Но я не могу понять, как это можно — железную дорогу разбирать, провода срезать, лифты гробить. И продавать детали, как цветметлом. И этим не диверсанты занимаются, не шпионы какие-нибудь, не бандиты даже. Наши, простите за выражение, граждане. Горожане, мать их так. Потому что им плевать и на перспективы, и на то, что без лифтов будут жить, и на то, что завтра электрички встанут. Пле-вать! — смачно повторил Суханов.

Лукин смотрел теперь на Андрея Ильича с нескрываемым интересом.

— Греч — какой-никакой, но созидатель. Он работает на время. Строит. А строить, Сергей Сергеевич, вы же понимаете, много сложнее, чем разрушать. И прибыль от разрушения гораздо более заметна и быстра, нежели чем от строительства. В строительство нужно, скажем, деньги вкладывать и надолго их замораживать. Ну сравнительно надолго. Только потом, когда все будет построено, заселено, запущено, начнет поступать прибыль. А разрушить? Ха! Это же прелесть что такое! Развалил дом, собрал трофеи, загнал их на рынке и пей, гуляй! Президент наш всю свою популярность, которая у него в свое время была и которая есть сейчас, заработал на разрушении. Страна — в развалинах. Коммунистическая партия — дым столбом. Конечно, партия разрушена как структура, а не как идеологическая платформа, только лишь как структура причем сделано все аккуратно, чтобы всегда можно было эту структуру восстановить, возродить, поставить на ноги. Что сейчас и делается. Все даже проще, чем можно было ожидать… Да. — Суханов хлопнул ладонями по коленям. Вы следите за моей мыслью? — спросил он Лукина.

— Конечно. Я вас внимательно слушаю.

— Это все, я подчеркиваю, имеет самое прямое отношение к нашей с вами проблеме.

— На самом деле то, как вы сейчас сказали «нашей с вами проблеме», уже само по себе подводит черту под нашей сегодняшней беседой. То есть основная цель достигнута — ваше принципиальное согласие…

— Да что вы, господи ты боже мой, в самом деле! — Суханов разгорячился не на шутку. — Что вы про «принципиальное согласие»! Ясно же, ясно, что я буду за Греча биться до последнего. Знаете, вот тогда, в мэрии, ну во время путча, я ведь всерьез думал о том, что значит для меня понятие «Родина» и готов ли я ради этого понятия пойти на смерть. Оказалось — готов. А ведь безглазая запросто могла размахаться там своей косой. Какой-нибудь… не скажу сумасшедший, скорее, наоборот — чересчур нормальный военачальник средней руки взял бы и отдал приказ своим молодцам заключить под стражу верхушку городского управления. Не из высоких соображений, а перестраховки ради. Причем в полном соответствии с субординацией — мятежники, мол, и все такое, как сейчас молодежь говорит. Ну и покрошили бы всех этих самостийных защитников демократии, да и нас заодно. Вы же в органах работали, скажите — если бы был приказ, покрошили бы? Какие-нибудь два взвода автоматчиков, а? Покрошили бы? Всю эту толпу у мэрии? Да? Нет? Два взвода?

— Одного хватило бы, — ответил Лукин. — С хорошей подготовкой там делать было нечего.

— Вот видите. Значит, был шанс. Так сказать, шанс умереть за Родину. Вот я и думал тогда — а что же такое эта самая Родина, ради которой меня вдруг вынесло из своего кресла в офисе и потащило в мэрию? Вместе со всеми деньгами. Кстати, чужими… За которые я потом отчитывался перед кредиторами… Годами баланс восстанавливал…

— Да я в курсе.

— Тем более, — не удивился Суханов. — Тем более должны понимать, что проблема передо мной стояла серьезная.

— И что же вы надумали, Андрей Ильич?

— Что надумал? Не знаю, право, поймете ли.

— Да уж постараюсь, Андрей Ильич. Что же вы меня так…

— Не обижайтесь, Сергей Сергеевич, я не в этом смысле. Просто на вербальном уровне это очень уж неуклюже получается. Я, вы знаете, человек неверующий, атеист, одним словом. Воспитание да образование как-то мешают признать существование этого… трудно найти подходящее слово… Существа. Однако есть что-то такое, чего словами не выразить, верно? Душа там или еще что… В общем, тогда, в мэрии, я осознал, что Родина моя — это Мечта. Мечта, которая сопровождала меня всю жизнь, росла со мной и была недосягаемой, как всякая большая, настоящая мечта. Мечта о справедливости. О равенстве, хотя это уже испоганенное, затасканное и смердящее слово, но тем не менее — о равенстве. По большому счету. О том, что рабство кончится — а кончиться оно может только, так сказать, снизу, его нельзя отменить указами и решениями ни пленума ЦК КПСС, ни самого господа Бога. Только когда люди сами поймут, что они рабы, и что они не хотят больше жить в рабстве, что они внутри себя перестали быть рабами, — тогда и сбудется моя Мечта. Вот эти три дня и были для меня воплощением этой самой Мечты. Я был счастлив. Мне все было нипочем, море по колено. Эйфория. И я совершенно серьезно думал, что за это можно жизнь отдать — не жалко. Вот она, моя Родина. То есть некая система ценностей, духовных и материальных, включающая в себя, к слову сказать, и язык, наш русский язык, умирающий совершенно… Что сейчас происходит с ним, а? Вы согласны?