Роща Аштарот - [2]
Я с любопытством наблюдал за своим другом, вдохновенно рассказывающим о своей новой причуде, посверкивающим глазами. Две расы проявлялись в нем: одна жаждала великолепия, другая — спокойствия северных мест.
Он начал планировать, как поручит Адамсону спроектировать дом, растущий из ландшафта, словно камень из горы. В нем будут широкие веранды и прохладные залы, но с большими каминами для зимнего времени. Всё это будет очень простым и свежим («чистым, как утро», поэтично выразился он). Потом последовала другая идея, и он заговорил о перевозе Тинторетто с Хилл-стрит. «Ты понимаешь, я хочу, чтобы это был цивилизованный дом. Никакой глупой роскоши, только лучшие картины, фарфор и книги… Я выпишу простую английскую старинную мебель из натурального дерева. Ей-богу, Тинторетто — прекрасная идея, как и купленные мною вазы периода Мин. Я хотел продать их — но лучше привезу сюда».
Он говорил с добрый час о том, что сделает, и его мечты становились все интереснее и фантастичнее. Перед тем как лечь, он набросал на бумаге что-то, похожее скорее на дворец, чем на деревенскую усадьбу.
Лоусон никогда не был любителем роскоши. Сейчас он был весьма доволен чемоданом «вулзли» и беспечально брился, взбивая пену в оловянной кружке. Мне казалось странным, что столь простой в привычках человек может иметь вкус к старинным безделушкам. И подумал, что его саксонка-мамаша из Мидлэндса немного подмешала своей крови к сильному вину Востока.
Утром, когда мы поднялись, моросило, и я сел на лошадь в плохом настроении. Меня немного лихорадило, и я ненавидел это великолепное, но холодное плато, продуваемое всеми ветрами. Лоусон был, как обычно, в приподнятом настроении. Мы не охотились, лишь объезжали наши охотничьи угодья, и направились на север по краю возвышенности.
К полудню небо очистилось, и во второй половине дня цвета природы вовсю соревновались в своей первозданности. Ветер преобразился в легкий бриз; солнце освещало бесконечные зеленые равнины, и влажный лес был подобен украшенной драгоценными камнями короне. Лоусон с придыханием восхищался всем этим, проезжая с непокрытой головой, галопом, по одетому папоротником склону. «Божья страна! — повторил он раз двадцать. — Я нашел ее!»
Возьмите часть саксонской низины, пустите по ней ручей в ложбине и киньте лоскуток рощи; на краю, где утесы падают в море, расстелите плащ голубого леса перед ним на тысячи футов. Возьмите алмазный воздух Горнерграта[8] и буйство красок Западного Шотландского нагорья в конце сентября. Раскидайте повсюду цветы, что мы выращиваем в оранжереях — зонтики гераней и трубочки аронников. Это даст вам представление о местности, где мы очутились. Я начал понимать, что она была совсем не обычной.
Только перед закатом мы прибыли к горному хребту. И увидели здесь кое-что замечательное. Это была небольшая лощина, в полмили шириной, по дну ее бежал голубой ручей с водопадом, напоминающим Спин — на краю плато он рассыпался снежным каскадом в сумраке леса. Противоположная сторона бежала в пологих склонах к скалистому пригорку, открывавшему глазу благородную перспективу равнин. Ниже в лощине стояли рощицы высоких тонких деревьев, зелеными полумесяцами обрамлявшими серебристый берег и кивающие холму. Место было так приятно глазу, что мы остановились и долго любовались им.
Потом я сказал: «Дом?» И Лоусон мягко повторил: «Дом!»
Мы медленно ехали по долине в густой тени тутовых деревьев. Наши фургоны двигались за нами в получасе приближения, и у нас было время для обозрения окрестностей. Лоусон спешился и сорвал охапку цветов с заливного луга, напевая старинную французскую песенку о Кадэ Русселе и его trois maisons[9].
— Чье это все? — спросил я.
— Моей фирмы, как бы то ни было. Нам принадлежат все земли вокруг. Кто бы ни был владелец, он продаст это место. Здесь я поставлю мой шалаш, старина. Здесь, и нигде больше!
В самом центре долины, где ручей изгибался, была одна роща, даже в этом освещении отличавшаяся от других. Там были высокие, тонкие, какие-то волшебные деревья, похожие на те, что рисовали монахи в старинных книгах. Но я отклонил эту мысль: они не казались «христианскими» деревьями. Это был не «лесок», а «роща», в которой кто-то, как Диана, возможно, мелькал в лунном свете. Увиделось что-то маленькое, с темным основанием — на секунду мне показалось, что это дом.
Мы проезжали между стройными деревьями и — что за фантазии? — священный трепет объял меня. Я ощутил, что проник в теменос[10] таинственной и прекрасной богини этой роскошной долины. Казалось, сам воздух был заклят — стояла странная мертвая тишина.
Внезапно моя лошадь встрепенулась от шелеста легких крыльев. Стайка голубей вспорхнула с ветвей, и я увидел зеленый отлив их перьев на фоне опалового неба. Лоусон, казалось, не заметил их. Я увидел, как его привлекло что-то в центре рощи.
Это была коническая башенка, древняя, заросшая мхом и, насколько я могу судить, безупречная в своей архитектуре. Вы знаете знаменитый Конический храм в Зимбабве, его изображения имеются в каждом путеводителе. Это башня была такого же типа, но совершенней в тысячу раз: высотой около тридцати футов, цельной кладки, без дверей, окон и щелей, прекрасная, словно только что вышедшая из рук старых мастеров. Снова я ощутил себя вторгшимся на священную территорию. Какое право имею я, обычный современный невежда, созерцать это совершенство среди изящных деревьев, выбранное белой богиней для своей святыни?
