Роща Аштарот - [3]

Лоусон прервал мои размышления.

— Давай пойдем отсюда, — сказал он хрипло, взял мою лошадь под уздцы (свою он оставил перед рощей) и вышел на открытое пространство. Я заметил, что он постоянно оглядывался, а руки его дрожали.

— Это решает дело, — сказал я после ужина. — Чего ты теперь хочешь со своими средневековыми венецианцами и китайскими вазами? Ты будешь иметь лучший в мире раритет в своем саду — храм, старый как мир, в краю, не имеющим, наверное, истории. Вдохновение не зря посетило тебя.

Я сказал уже, кажется, что у Лоусона были жадные глаза. Обычно ясные и светящиеся, сейчас же, когда он глядел на оливковые оттенки лощины, они пылали хищным огнем. Лоусон не произнес почти ни слова, с тех пор как мы вернулись из леса.

— Где я могу прочесть об этом? — спросил он, и я назвал ему несколько книг. Потом, через час, он спросил, кто были строители. Я рассказал ему немного, что знал о финикийских и сабинянских скитальцах, о ритуалах Сидона и Тира. Он повторил эти названия и вскоре отправился спать.

Обернувшись, я бросил еще раз взгляд на долину, светящуюся в темноте под луной цветом слоновой кости. Казалось, я услышал слабый шелест крыльев и увидел над рощицей стайку голубок. «Голуби Аштарот возвратились, — сказал я себе. — Это хорошее предзнаменование. Они принимают нового владельца». Но, засыпая, меня неожиданно пронзила мысль, что я произнес нечто кощунственное.

2

Три года спустя, в один прекрасный день, я приехал посмотреть, как же претворились идеи Лоусона в жизнь. Он часто приглашал меня в Вельевонден (так он назвал это) — не знаю, почему он дал голландское имя своему поместью, где никогда не ступала нога бура. В последнем приглашении была неясность в датах, я уточнил время моего прибытия, но ответа не получил. Все же автомобиль встретил меня на маленькой станции Таки; после долгого путешествия по сомнительному шоссе, я подъехал к воротам парка и попал на восхитительную дорогу.

За три года пейзаж немного изменился. Лоусон что-то перепланировал, посадил кусты и цветы, но мудро решил, что природа многое предусмотрела сама. Все равно, он должен был потратить кучу денег.

Когда мы подъехали к краю холма, я увидел таинственную долину и не смог подавить восторженный возглас. Дом стоял на самом высоком месте, открытом взорам, и его коричневые деревянные балки и белые отштукатуренные стены врастали в гору, будто были здесь испокон века. Долина ниже была обустроена лужайками и садами. Быстрый ручей втекал в голубое озеро, и его берега обрамляли великолепные цвета различных оттенков. Я обратил внимание, что рощица, которую мы когда-то обследовали, стояла отдельно, вдалеке за лужайкой — так, что ее совершенство было изящно подчеркнуто. Лоусон имел превосходный вкус (или воспользовался хорошим советом).

Дворецкий сообщил, что хозяин вскоре будет, и пригласил меня выпить чаю в библиотеке, куда Лоусон в конце концов привез своих Тинторетто и вазы династии Мин. Это было длинное низкое помещение, облицованное тиковыми панелями и увешанное множеством изящных полок. Чудесные ковры на полу, но без всякого орнамента, только предохраняли паркет. На резной каминной доске стояли две старинные стеатитовые птицы из Зимбабве, а между ними на эбонитовом постаменте — алебастровый полумесяц, окруженный зодиакальными фигурами.

Он возвратился около половины седьмого — я успел выкурить две сигары и едва не заснул. Три года, конечно, меняют многих, но я не был готов к таким переменам в Лоусоне. Во-первых, он разжирел. Вместо стройного молодого человека, каким я его знал, я увидел тяжелое, вялое и обрюзгшее существо. Потом, куда-то девался загар с его теперь одутловатого лица городского клерка. Он носил бесформенную фланелевую одежду, висевшую свободно даже на его жирной фигуре. Хуже всего было то, что он не был рад встрече со мной. Пробормотав что-то о моем приезде, он плюхнулся в кресло и уставился в окно.

Я спросил, не болен ли он.

— Болен? Нет! — ответил он раздраженно. — Ничего подобного, я совершенно здоров.

— Ты выглядишь не так, как должен бы здесь. Что с тобой? Хороша ли охота?

Он не ответил, но, кажется, я услышал бормотанье: «будь проклята охота». Тогда я переключился на дом. Я похвалил его несколько двусмысленно: «Нет в мире места подобного этому».

Он наконец взглянул на меня своими беспокойными глазами — они выглядели удивительно семитскими на бледном лице. Я был прав по поводу его происхождения.

— Да, — медленно проговорил он, — нет в мире места подобного этому. — Он поднялся и произнес: — Пойду переоденусь. Обед в восемь. Позвони Трэверсу, он покажет тебе твою комнату.

Я переоделся в милой спальне с видом на нижний парк и долины, окрашенные лучами заката в шафрановый и голубой цвета. Переодевался я в плохом настроении, всерьез оскорбленный обращением Лоусона и очень этим обеспокоенный. Либо он не здоров, либо выжил из ума; но ясно, что он обидится на это. Я порылся в памяти — не было ли на его счет каких слухов, но ничего не вспомнил, за исключением того, что во всех его начинаниях ему сопутствовал успех. Если Лоусон был болен или безумен, об этом никто не знал.