Рос орешник... - [25]

— Смотри на мои каракули, делай умный вид, что объясняешь, как всегда, что-то… Понимаешь, какое дело…

— Где непонятно?

— Не то. Не то…

— Сколько?

— Двадцать, — он проводит рукой но горлу. — Позарез надо. Есть? Или лучше тридцать…

— Рублей пять. Не больше.

— А дома?

— Когда отдашь? Снова три месяца тянуть будешь?

— Да ты что? За кого меня принимаешь? Я ведь но то, что наши дездемоны… Через два дня аванс, сразу и отдам. Хочешь убедиться?

— Хоть бы в получку вернул…

— Договорились: после работы сразу к тебе. Тридцать или тридцать пять рэ. Ухожу. Шеф смотрит.

Он возвращается ближе к солнцу, довольный, поглаживает бороду, начинает черкать мягким карандашом «Садко», а я опять бессмысленно уставился на стол. Хороший парень Игорь, и жаль, что не везет ему ни в любви, ни в облигациях, о чем он каждый день напоминает.

В мою сторону идет медленно Максимов, начальник нашего отдела. Надо хоть вид сделать, что работаю. Я опускаю глаза, но явственно чувствую, как он подходит все ближе. Вот еще один шаг, еще один, и он рядом. Сейчас увидит, что я ничего сегодня не делал, и недовольно спросит чуть заикаясь: «Вы сюда дурочку пришли валять?» Но он говорит:

— Что с вами? Больны?

Я вскакиваю:

— Как бык здоров.

Он кладет мне руку на плечо:

— К директору. Он вызывает вас.

Неожиданнейший ход. Непонятный. Это все равно, что сказать, что сам создатель мира решил дать аудиенцию. Хотя, лучше всего и от бога, и от высокого начальства держаться по возможности подальше.

— А зачем к директору вызывают?

— Не знаю. Идите же, не бойтесь…

Я моментально оставляю стол чистым, встаю, иду под рассеянно-внимательные взгляды коллег к выходу. Хлопаю машинально зачем-то по карманам: взял ли шариковую ручку? Затем почему-то бегом мчусь с пятнадцатого на второй этаж, да так, будто за мной гонится трехглавый Цербер. Хотя ведь можно опуститься и на лифте.

Секретарь директора, едва взглянув на мое испуганное лицо, надменно спросила:

— К директору? По какому вопросу?

— Н… н… не знаю…

— Приемные дни по личным вопросам для народа в понедельник с 15 до 17 часов…

— Он меня вызывал, — я киваю на краснокожую дверь.

— Сегодня же не первое апреля. Кто вам сказал?

— Максимов, начальник отдела, где я работаю.

Уж Максимова она-то должна помнить: я машинально вспоминаю, что шеф ко всем праздникам и дням преподносит от имени трудящихся нашего отдела секретарше-сладкоежке коробки конфет.

— Одну минуточку.

Она заходит в кабинет и действительно через минуту (я досчитал до пятидесяти) появляется — улыбка до ушей. Поразительно сочные губы. Какое обаяние! Как это я сразу не заметил? (Надо купить новую зубную пасту!) Когда у меня будет секретарша, она будет именно такой женщиной.

— Пожалуйте…

Я прохожу сквозь двойные двери. В глубине за просторным столом — Сам. Я его только раза два видел. Принимал на работу один из его заместителей.

Директор привстает с кресла:

— Проходите, молодой человек.

Пол в кабинете выложен красивейшим паркетом. Фантастическая текстура. По такому полу надо бы ходить как в музее: я оглядываюсь, нет ли поблизости специальных мягких тапочек. Не видно. Может, туфли снять и в носках? Не пол, а зеркало… Не поцарапать бы.

— Садитесь.

Я выполняю и этот приказ. Куда только руки девать? Директор улыбается, я тоже. Нас разделяет полированный ореховый стол: человек пять-шесть можно усадить для сеанса одновременной игры. Но руки куда?

— Рассказывай.

А что рассказывать, если не знаю, о чем он спрашивает, и поэтому выжидательно молчу. И преданно смотрю ему в глаза. И вдруг озаряет: за то, что сегодня ну ни на грамм не наработал, предложит написать заявление «по собственному желанию».

— Вы сегодня газету не читали?

— Нет, не успел. Я же на работе.

Директор многозначительно протягивает газету. Я быстро ее просматриваю. На четвертой странице, в верхнем правом углу знакомое лицо (я, что ли?) и подпись, что я (конечно, я) — чемпион города по шахматам, не проиграл ни одного тура и далее в мажорном духе.

— Чемпион? — Директор встает, энергично трясет руку. — Ну рассказывай, рассказывай…

— Что… рассказывать?..

— Все подряд и рассказывай. Трудно было?

— Приходилось думать, конечно, не без этого.

— Хорошо сказал: «Приходилось думать». Ты и у нас тогда в гору пойдешь. Думать — это тоже надо уметь! — Директор откинулся на спинку кресла и внимательно, сощурив глаза, смотрел на меня. — Ты что, и у Михаила Матвеевича Кочетова выиграл?

— На тридцать шестом ходу…

— Мда… И не побоялся… Правда, он уже на пенсии, но со многими отцами города он еще на дружеской ноге… Ну ладно. Но один совет: начальство и старость уважай. И у прокурора города выиграл?

— Как его фамилия?

Директор называет.

— Нет, с ним вничью сыграл. В эндшпиле слона упустил, потом свою пешку прозевал, пришлось на ничью соглашаться.

— С прокурором на мировую пойти! И не проиграть, и не выиграть. Умно! Давно у нас?

— Три года.

— И как?

— ?

— Хорошо?

— Очень хорошо. (Надо было ответить: «Превосходно».)

— Много годков-то?

— Мне? — Я как-то сразу, от волнения, наверно, никак и сообразить не могу. — Двадцать… Двадцать… — Так сколько же: двадцать пять или двадцать шесть?

— Женат? — не дождавшись скорого ответа, нетерпеливо задал новый вопрос.