Рос орешник... - [18]

— А ну пошла отсюда! Н-но-о!

Как заржала! Словно душу ее кровно обидели! И чего ей не понравилось? Ну ладно, пускай здесь поедят, трава вроде ничего. Ефим сбил сапогом росу с травы. А пока самому и отдохнуть чуток можно, уж только сыро очень. Хорошо, что хоть фуфайка есть. Ефим прилег. Потихоньку бессонная ночь и беготня по сырому лугу сморили его, и он задремал.

Очнулся Ефим от холода. Одежда и фуфайка были сыры. Так и простыть можно. Встал, огляделся. Место было незнакомое.

— Ни черта себе! — Ефим присвистнул. — Это как меня сюда занесло? — И тут он искренне удивился, как в детстве, когда первый раз увидел фокус с гривенником.

Было светло. Ранние лучи солнца играли росой. Тумана словно и не было. Лошадей тоже. Даже следов не видать.

— Все исчезло, — сказал Ефим вслух и снова удивился.

Нежно и тягуче пела птица. И радость плыла по лесу молодая и зеленая. Захотелось расправить плечи, вздохнуть всей грудью без забот. Ефим тихо зажмурил глаза. Это что такое? Это что? И вдруг он испугался. «Может, это перед смертью так? Может, умру я скоро?» Взглянул на свои старые руки, пальцы дрожали. Совсем старик. И стало Ефиму страшно, как давно-давно не было, словно он маленький и в первый раз заблудился ночью в лесу. Что это? Наверно, неспроста, никогда он не блудился. И лес весь знает, и дороги все знает, и, как шел, помнит. А в какую сторону сейчас идти? В какую сторону? Понятия не имеет. Экая жизнь! И странно и грустно, но страшно почему? А солнце яркое, золотое, трава свежая…

Ефим заторопился. Уйти, быстрее отсюда уйти! И он двинулся наугад. Нехорошие мысли лезли в голову, жуткие чувства заползли в грудь и ныли и терзали все его нутро. Что за дьявольщина? Дьявол?

— Какой к лешим дьявол! Стар умом стал.

Ефим прошел вересняк, большую поляну с измятой травой, вышел на небольшую дорожку, справа тянулись сосенки. Пройдя немного, остановился. Он узнал эту дорожку и мелкие сосенки. Но не обрадовался, а еще больше испугался. Отсюда сорок километров до стойбища, до костра. На лбу выступила испарина, задрожали колени, и Ефим присел на обочину.

— Но может быть!

Надо идти через глухой лес, а он не помнит, чтобы бежал по лесу, да и не мог он столько километров отмахать.

— Не мог!

Значит, это что? С ума сходит? Может, и лошадей не было, а только показалось? Может, и тумана не было?

С полчаса сидел Ефим в оцепенении. Потом встал и медленно побрел. Лицо его осунулось и постарело. Смутные мысли бродили на морщинистом челе. И вся его фигура, чуткие изгибы усталых плеч, седая голова и забытные глаза были жалостны и покорны.

Домой Ефим пришел только к вечеру. Идя по деревне, остановился у сельсовета. На ступеньках сидел сосед.

— Здорово, Ефим. Ты откель?

— Здорово, — буркнул Ефим и хотел пройти мимо, но сосед продолжал:

— А болтали, что ты исчез. Гришка рассказывал. Дескать, засыпали — был Ефим, а проснулись — лошади на месте, все на месте, а тя нет. А? Наврал Гришка?

Ефим засопел. Сейчас вся деревня болтать начнет. Смеяться будут. А ежели узнают, что за сорок километров бегал, так и вовсе ненормальным сочтут.

— Так что? Правда или нет? — заглянул в лицо мужик и вдруг отшатнулся под тяжелым взглядом Ефима. — Ты что, пьяный? Ты что? Да что так смотришь-то? Что я тебе сделал?

Ефим молча отвернулся и зашагал к своей избе. Открыл палисадничек, зашел, снова запер его на вертушку. Возле дверей разулся, стряхнул портянки и, вместо того, чтобы, как обычно, повесить их на перила, скомкал, бросил и торопливо кинулся в избу. Алена испуганно встала из-за стола, дрогнула всеми морщинками своего лица. Ефим неожиданно подскочил к ней, схватил за худенькие, плечи и сильно тряхнул старую женщину:

— Говори! Целовалась с тем басурманом? А? Говори! Ходила с ним в поле? Ходила?

— Ефимушка…

Ефим в первый раз тяжело замахнулся и вдруг… устало опустил руку, так и не ударив. Пустые глаза Алены ничего не выражали, только испуг и удивление.

— А жизнь прошла. — Ефим устало опустился на лавку.

Бездетная их изба была мрачна. А заря малиново плескалась в небе. А заря таяла и исчезала холодно и росно! И млела где-то за лесом. И ласкала мохнатые ели. А потом светилась долго-долго протяжным багряным светом…

ГОРЬКИЙ ДЫМ ОСЕНИ

За дощатым забором в тиши вечерней улицы — незнакомый смех. Я постучался, толкнул скрипучую дверь и увидел на верхней ступеньке крыльца прекрасную Шоколадницу. Смеялась она, а Мишка сидел на теннисном столе, стоявшем посредине небольшого двора, беспечно болтал ногами и рассказывал о наших летних приключениях.

Все сентябрьские теплые дни, как начались занятия в школе, ждал я терпеливо чего-то неожиданного и необычного и тут как-то сразу понял, что я предчувствовал именно эту встречу.

— А вот и он, — протянул Мишка почему-то недовольно. (Не вовремя я возник? Но сам же просил прийти…) — Знакомьтесь.

— Лида. — Девушка вскинула шелковые ресницы. Удивленно?

— Между прочим, у моей кузины завтра, третьего октября, день рождения! Шестнадцать лет исполняется! — сказал Мишка, с ухмылкой поглядывая на мое, видимо, растерянное лицо. — Подарки принимаем с раннего утра и до сумерек.

Едва я дотронулся до нежнейших розовых пальчиков, как из глубины дома появились две женщины. Одна — тетя Нина, мать Миши. Другая, как я понял по оценивающему взгляду, который она мгновенно бросила на меня, когда я пожимал мягкую руку, — мать Лиды.