Ромейское царство - [392]

Современники противоречиво описывали Мехмеда как благочестивого, пылкого, суеверного и в то же время коварного, воинственного, свирепого, искусно владеющего оружием, беспокойного, не по годам развитого, хорошо сложенного османа-полутурка с меланхолическим взором и крючковатым как клюв попугая носом. Самой большой слабостью молодого султана, если не считать наркотиков, двух гаремов из женщин и красивых мальчиков, была страсть к завоеваниям, славе и военным подвигам во имя Аллаха, от чего он получит соответствующее прозвище — «Фатих», в переводе с арабского — «Завоеватель». Источники рассказывают, что, поклявшись в ходе священной войны овладеть Константинополем и увенчать этим объединение всех захваченных турками земель, то есть сделать решительный шаг к созданию империи османов, этот честолюбивый воин ислама ни на минуту, ни днем, ни ночью, «…ложась спать и вставая, в своем дворце и вне его», не забывал о своей грандиозной цели, с большой осмотрительностью строя тайные планы и подыскивая средства покорения древней столицы ромеев. Исходившие из нее династические интриги, прежде всего, поддержка потенциального претендента на османский трон, принца Орхана — дяди Мехмеда, находившегося со своими приближенными в Константинополе, не давали ему покоя, как и опасение, что столица Ромейского царства может оказаться в руках европейцев-латинов, вовсе не таких слабых как ромеи. Обвинения султана, пекшегося о турецкой государственности, были по своему логичны: «Константинополь, расположенный в середине нашего царства, привечает наших врагов и натравливает на нас. Посему завоевание города жизненно важно для обеспечения в будущем безопасности османского государства».

Беспощадная решимость и жестокая предусмотрительность молодого султана были страшны. Будучи сыном султана от наложницы и опасаясь других, более законных претендентов на трон, первое, что он сделал после кончины отца — тепло принял вдову Мурада, прибывшую в турецкую столицу Эдирне, бывший Адрианополь, поздравить его с восшествием на престол, и одновременно отдал приказ своему любовнику Али-Бею умертвить ее сына, своего девятимесячного сводного брата, которого утопили в купальне. На следующий день он казнил Али-Бея за это преступление, а затем выдал обезумевшую от горя мать за одного из своих приближенных. Позже, желая избегать гражданских войн из-за престолонаследия, султан издаст зверский закон о братоубийстве, который совершенно определенно требовал: «Кто бы из моих сыновей ни наследовал трон, ему надлежит убить своих братьев в интересах порядка в мире». С этого времени таким убийствам во имя «мира и порядка» суждено будет стать кошмаром, неизбежно сопровождавшим восшествие очередного султана на престол.

О бессердечии нового государя складывали легенды, которыми была полна вся его дальнейшая жизнь неуравновешенного тирана. Ему ничего не стоило отрубить голову прислужнику, чтобы показать работавшему над портретом султана венецианскому художнику Джентиле Беллини как выглядят лицевые мышцы трупа. Разыскивая похитителя дыни из горячо любимого султанского сада, Мехмед, не раздумывая, велел резать животы работавшим в этом саду четырнадцати рабам, чтобы таким жутким способом обнаружить улику в желудке несчастного виновника. Разумеется, обессиленные ромеи, в полной мере испившие чашу унижения побежденных, стоявшие на пороге национальной трагедии, не могли ждать великодушия от подобного амбициозного, коварного, надменного правителя, который сначала дал клятву на Коране «свято блюсти мир с Городом и императором Константином всю свою жизнь», но затем отказался принять византийских послов, прибывших с дарами, а следующую мирную делегацию приказал казнить на месте.

Давно было ясно, что роковой час близится. Уже в 1396 г. во время осады султаном Баязидом Константинополя на малоазийском берегу Босфора турки построили небольшую, но хорошо вооруженную артиллерией, боеприпасами крепость Анатоли Хисар, которая вела наблюдение за проливом. В 1452 г. внук Баязида, султан Мехмед II приказал как можно быстрее, используя привозные и местные стройматериалы из окрестных разрушенных монастырей, церквей, возвести подобное, еще более мощное укрепление и на европейском берегу Босфора, в самом узком месте пролива (550 м.), всего в нескольких милях от Константинополя. Румели Хисар — «Румелийская крепость», она же по-турецки Богаз Кезен, а по-гречески Лаймокопия — «Перерезанное горло», или Неокастрон — «Новая крепость», как прозвали ее византийцы, была построена в рекордные сроки — восемнадцать недель, с применением системы соревнования двумя тысячами каменщиками и четырьмя тысячами их помощников, а также другими рабочими, трудившимися день и ночь, при свете факелов. А это означало, что теперь османы взяли проливы под полный контроль и действительно перерезали их, будто горло жертвы. Остро нуждавшийся в причерноморском хлебе Константинополь в любой момент могли отрезать, и тогда его жителей ждала голодная смерть. Византийцы лишались возможности получить любую помощь, подкрепление. Ни один корабль ни днем, ни ночью не мог бесконтрольно проскользнуть рассеченное горло проливов, взятых под прицел громадного количества турецких пушек-бомбард, установленных на стенах замков и на морском берегу. Решившихся на это капитанов италийских судов, пытавшихся игнорировать запрет, обстреливали каменными ядрами, топили, а спасшихся моряков ждала казнь, включая мучительную смерть на колу. Эту очень распространенную тогда «шоковую тактику» османы позаимствовали на христианских Балканах, в частности, в Венгрии, где этим славился вошедший в легенды, жестокий трансильванский принц Влад Цепеш — дословно «Насаживатель», позже ставший известным как Дракула — «Сын диавола». Вот как живо описал ее давно торговавший с османами генуэзский купец Якопо Кампи: «Великий Турок (приказывает) людям, которых он желает подвергнуть казни, лечь на землю; острый длинный кол помещают в выход прямой кишки; держа обеими руками большую колотушку, палач забивает ее со всей силой, так что кол, именуемый