Ромэна Мирмо - [60]

Сознание, что он слабеет, его ожесточило. Как! Или его воля, его энергия, — которым он так давно безмолвно поклонялся, в ожидании того дня, когда они, в его собственных глазах, сделают его тем, чем он хотел быть, — изменят ему в решительный миг? Или он станет свидетелем позорного крушения самого себя?

При этой мысли от пламенного прилива гордости его брови нахмурились; волна крови залила ему лицо; его руки протянулись вперед, и он резко шагнул к Ромэне Мирмо.

Та поняла опасность и гибко отступила назад. Посреди комнаты стоял широкий стол, за который она и укрылась, и глазами стала искать звонок. Пьер де Клерси заметил этот взгляд. Голос Ромэны Мирмо раздался властно и отчетливо:

— Пьер, вы сейчас же уйдете, или я позвоню.

При этом повелительном требовании Пьер де Клерси опять смутился. Он уперся кулаками о стол, отделявший его от Ромэны. Стол был легкий, и ему ничего не стоило бы его опрокинуть. Может быть, этого простого проявления силы было бы достаточно, чтобы дать его грубости необходимый толчок, и он уже видел, как он хватает Ромэну, как он несет ее на кровать, которая была тут же, в нескольких шагах. Он знал, что он это сделает, что так нужно, но мысли о том, что Ромэна будет от него отбиваться, будет, может быть, кричать, он был не в силах вынести. Он чувствовал как бы глухую потребность объяснить ей предстоящий поступок, воззвать к оправдывающей все любви. Тогда она бы поняла, что это с его стороны не подлость, не низменная западня, не засада. Он медленно выпрямился. Он отнял руки от стола и умоляюще сжал их.

— Я вас люблю, Ромэна; Ромэна, послушайте меня, я вас люблю.

Ромэна Мирмо повела плечами. Ее лицо приняло ироническое выражение, которого Пьер никогда еще не видал на нем и которое причинило ему внезапную боль.

— Вы меня любите, вы меня любите… Но право же, дорогой мой, чем я виновата, что вы меня любите? И это никоим образом не оправдывает вашего поведения по отношению ко мне, которому, повторяю, нет имени.

Помолчав, она продолжала, уже более сухим и резким тоном:

— Вы говорите, вы меня любите? А я вас не люблю, и на этот счет ввела я вас хоть сколько-нибудь в заблуждение? Вы мне ответьте! Видели вы с моей стороны притворство или кокетство? Нет, я вам сказала откровенно. Я вас сразу же предупредила, что не полюблю никого. Я предложила вам быть вашим другом. Но нет, вам нужна не дружба, вам нужна любовь и, точнее говоря, моя любовь! Потому что вы выбрали меня, а мне остается, не правда ли, только сообразоваться с вашим желанием? О, что за эгоизм и что за самодовольство! Это не личный упрек вам. Все мужчины таковы. Из них нет ни одного, который, когда любит, не считал бы себя вправе навязывать свою любовь. По их мнению, мы, женщины, обязаны откликаться на проявляемое к нам чувство, иначе нам грозят самые безумные или самые оскорбительные выходки. Мужчина, который любит, считает для себя все дозволенным. Он любит, и для него это достаточное оправдание. Что делать, если мы другого мнения? Нас любят. Но в самом деле, что такого прекрасного вносит в нашу жизнь любовь, чтобы мы должны были мириться с самым грубым ее натиском? Когда мужчина сказал женщине: «Я вас люблю», — разве он не вправе распоряжаться по-своему жизнью этой женщины, которую он якобы любит? Разве ему не кажется естественным, что она должна стать его вещью, его рабой, что она должна отречься от своей личности, что он может пользоваться ею как ему вздумается? Вы мне скажете, что есть женщины, соглашающиеся на такую сделку, и мужчины, умеющие их к ней принудить. Может быть, но ни я не принадлежу к этим женщинам, ни вы не принадлежите к этим мужчинам. Знаете, дорогой мой, вы меня смешите.

Пьер де Клерси издал глухой стон. Опустив голову, он снова произнес:

— Я вас люблю, Ромэна.

Ромэна Мирмо снова пожала плечами.

— Да, вы меня любите, хорошо; мне очень досадно, но, что поделаешь, я нахожу, что любовь смешна. И я вас уверяю, что и мы с вами сейчас весьма комичны, вы, с вашим свирепым видом, и я, за этим столом. Знаете что, прекратим эту нелепую сцену. Оставьте ваши яростные позы и дайте мне выйти из положения осажденной, потому что, в самом деле…

Она не успела кончить фразу. Пьер де Клерси, обогнув стол, бросился к ней. Она хотела отстраниться от него, и при этом платье соскользнуло у нее с плеча. Он схватил ее и начал жадно целовать обнаженное плечо. Ромэна старалась высвободиться. Объятия сжимались. Задыхаясь, она увидела рядом со своим лицом искаженное лицо Пьера де Клерси. Она гневно оттолкнула его. Один миг Пьер стоял в нерешительности. Она воспользовалась этой задержкой.

— Да оставьте же меня, оставьте же меня! О грубиян! И вы говорите, что любите меня. Отпустите меня, Пьер, вы мне делаете больно.

Он снова сжал ее в руках. Он уже не старался поймать рот Ромэны, коснуться этого трепещущего тела. Упорно, незаметно он увлекал ее к кровати. Он больше не смотрел на нее, он смотрел только на эту кровать, которая была словно алтарь, где восторжествует его воля. Изо всех сил, исступленно, он цеплялся за эту мысль. Он хотел не видеть больше глаз Ромэны, лица Ромэны. Он чувствовал, что, если он коснется губами этого рта, у него не хватит жестокого мужества выносить его гневные и презрительные речи. Он чувствовал, что ему не выдержать взгляда этих глаз и что перед их высокомерным упреком он упадет на колени, умоляя о прощении. И тогда был бы конец. Она могла прогнать его, и он бы ее послушался, потому что он любил ее глубокой, беззаветной, покорной любовью, любовью раба, а не этой любовью владыки, грубым порывам которой он неловко пытался подражать, чтобы скрыть от себя свое бессилие, чтобы подстегнуть свою слабеющую энергию, и в которой он отчаянно искал оправдания в совершаемом им гнусном поступке. Он ощутил это так живо, что его объятия разжались.