Романтичный наш император - [11]

Часом позже, проследив, как подали жене сухую накидку и кружку горячего молока, Павел со стылым лицом подъехал вплотную к стоявшему пешим, во фрунт, утопая по щиколотку в мокрой траве, Линденеру.

— Приказ, не выполненный в срок, не выполнен вовсе.

— Ваше… Мне нет оправданий. Я должен был заранее провести рекогносцировку, полную!

— Пустое. Или вы карту не способны прочесть?

— На карте не обозначено болото, которое пришлось форсировать.

— За два часа? Без отставших? Нашли брод?

— Нет. Фашинами забрасывали.

— Сколь обширно болото?

— Едва не полверсты.

— Что же… полковник. Вы проявили мужество, достойное полководца. Я не забуду. Жду к ужину вас. — И, повернув лошадь мягко, чтобы не обрызгать Линденера, Павел рысью пустил ее вслед штабу. В седле он держался хорошо, поводья отпуская сколь надо, только голову откидывал далеко и сидел чуть прямее, чем следовало.

* * *

Последние дни октября выдались в Москве холодными. Облетела листва, после дождя густо пахло прелью, прихватывал под утро лужицы ледок. Москва — не Петербург, пронизывающий ветер не пробирал до костей, но писаришки да приказчики, от холода одними шарфиками спасавшиеся, быстрили шаги, поглядывая завистливо на ладный экипаж проезжавшего мимо купчика. А купчина, едва на Яузу свернули, кучера окликнул, велел остановить и, спрыгнув молодо на мостовую, зашагал, плечи расправляя. Холод Ивана Голикова не брал.

Шел он, вприщур, с веселинкой разглядывая прохожих, суету у лавок примечая, вмиг определяя встречных: кто таков, куда спешит. На крыльцо свое поднявшись, молотком дверным чечетку выбил, весь дом переполошив. Сбросил на руки слуге мехом подбитый плащ, спросил:

— Вернулся?

— Пришли, давно уж. В кабинете затворились, пишут.

— Ну, ну, — промычал Голиков, ступая на лестницу. В кабинет он вошел не стучась. Подмигнул с порога сыну, приподнявшему от работы голову, умостился в кресле против стола поудобнее.

— Вижу, не пустой твоя прогулка была, коли сразу за писанину взялся?

— Мне Александр Романович поведал многое, бумаги отцовские смотреть позволил. Он полагает, труд мой о Петре Великом ныне более чем когда-либо нужен. Теперь вот еще с Карамзиным встретиться…

— Ну, а что? Или бойкости пера тебе не хватает, получиться желаешь?

— Так ведь у Николая Михайловича об истории суждения важные есть. В части «Писем путешественника российского», что не издана еще, многое он о Петре Великом говорит.

— Не знал. Это тебе Воронцов поведал?

— Нет, об этом я ранее слыхал.

— Ну, Бог с ним. А я тоже не без радости.

— Сговорились?

— Считай, да. Полгода ломались Мыльниковы, да не тверже нас оказались. Быть компании! А тебе — директором. На том сошлись, чтобы директоров двое, один от иркутских, другой от нас. Сдюжишь меж писанины-то своей?

— Коли нужно…

— Нужно. Чать, при Петре могли земли открывать, на пустошах города ставить. А что, может, и мы с тобой город заведем, столицу земель заморских?

— Сначала сараюшки для пушнины надо ставить.

— Там не сараюшки. Баранов поселения возводит, с валами, церквами, верфями. Пожалуй, и флаг компании нашей иметь пристало?

— Можно и флаг… С привилегиями что?

Иван Ларионович, помрачнев разом, выпрямился в кресле:

— Забота покуда была у меня — Мыльниковых сговорить. Теперь и до привилегий руки дойдут. Спешить некуда, коли мы вместе с иркутскими, дороги никто не: перейдет.

— И все же, не ровен час, с бумагой — лучше.

— Вестимо. На той неделе поеду. Чать, вспомнит меня государыня, коли для памяти шпагу приодену, ею врученную.

И, хохотнув коротко, поднял на сына светлые глаза:

— Вот рукопись-то дал бы мне почитать, дивно!

* * *

За полгода Резанов не сумел продвинуть компанейские дела ни на шаг. Показывал проекты Нарышкину, был еще дважды у Трощинского, сумел встретиться и с вернувшимся из опалы Безбородко. На Александра Андреевича возлагал он самую большую надежду, зная, что тот постарается для себя оттягать добрый куш, но и помочь сумеет, если захочет. А Безбородко выслушал его лениво, вставал дважды, подходил к растворенному окну — шел тогда июнь, стояла первая, самая беспокойная жара.

— Право, Николай Петрович, дело куда интереснее выходит. Но время неблагоприятно! Идти сейчас к государыне с этим — нет проку, поверьте. Повремените, вот с французскими делами разберемся, тогда…

— Александр Андреевич, разумом понимаю вас, но, посудите сами, легко ли ждать, коли знаешь, что каждым днем промедления дело страдает?

— Ну, вы еще про пользу российскую скажите. По нынешнему раскладу сделать ничего нельзя, стало быть, надо ждать.

К осени до Резанова дошли слухи о сговоре между Голиковым и иркутскими купцами. Делать что-то следовало срочно, коль не самому привилегии получить, так хоть другим помешать, и он решился пытать счастья у Зубова.

Платон Александрович встречу трижды переносил, за заботами своими многими, и принял Резанова только на второй день после отъезда шведского короля. Выслушав, мельком взглянул на бумаги, приоткрыв бювар. Отвел в сторону взгляд. Николай Петрович, зачарованно разглядывая чистое, как у ребенка, нежно-розовое лицо фаворита, вполуха слушал про полезность затеянного, желание графа самолично участвовать в предприятии, занятость государыни французскими делами, по которой единственно нужное решение откладывается. Зачем лгать, подумалось ему, — все знают, императрица больна, в день, когда не явился Густав на прощальную аудиенцию, случился с ней удар. А князю Платону долго ли по Зимнему хозяином ходить?