Романтическая сказка Фуке - [4]

С первых дней освободительных войн, с начала 1813 г., Фуке снова под знаменем короля, в армии Блюхера, в полку кирасир, Блюхер и Гнейзенау, известные военачальники и при этом незаурядные личности производят на него сильное впечатление. Храбрый боец (в одном из сражений под ним убили лошадь), Фуке, однако, чужд тех яростных антифранцузских настроений, которые звучат в эти дни в лирике Арндта, Герреса, Яна. Для него война - возможность выявить лучшие человеческие качества обеих сторон, а лучшее из этих качеств - способность уважать и достоинства противника, и то, ради чего он идет на смерть. Об этом прямо сказано в его маленькой новелле "Нерешенный спор" ("Der unentscheidene Wettstreit", 1811). По словам Гюнтера де Бройна, "для рыцаря Фуке война была не средством к достижению цели..." {Бройн Г. де. Бранденбургский Дон Кихот // Встреча: Повести и эссе писателей ГДР. М., 1983. С. 493.} Обнажать меч надо только во имя идеального, и в этом смысле противники - всегда братья по духу. Идея единства рыцарства всех народов, христианских и нехристианских, нашла выражение в романе "Волшебное кольцо" (1813).

В мемуарных заметках "Чувства, впечатления и воззрения" ("Gefuhle, Bilder und Ansichten, 1819) Фуке назвал себя Дон Кихотом, и это сравнение возникало потом у всех, кто брался оценивать его натуру. Это всегда чувствовал и его читатель: "У Фуке потрясала богатая, устремленная в одну точку фантазия, связанная с рыцарски-честной отдачей всех других духовных сил, это и делало его Дон Кихотом романтизма", - пишет Эйхендорф {Eichendorff J. Freiherr von. Historische und literarische Schriften, Vaduz, 1948. S. 392.}. Особенно популярен становится писатель после 1815 г., когда в Германии начинается движение буршеншафтов, первое выступление буржуазной оппозиции. Показательно, что тогда мостом студенческих сборов был выбран Вартбург - легендарный символ немецкого средневековья, некогда центр рыцарской культуры, в XVI в. давший пристанище Мартину Лютеру (именно в связи с 300-летием Реформации сюда в 1817 г. съехались немецкие студенты). В образах Средневековья воспринималось, как объясняет тот же Эйхендорф, "противоречие между рыцарем и филистером" {Eichendorff J. von. Erlebtes. Lpz., 1967. S. 42-43.} - самое сильное переживание романтической эпохи. Понятно, как должна была быть важна роль Фуке.

Впоследствии Гейне прокомментировал: "Наш де ла Мотт Фуке - не что иное, как последыш тех поэтов, которые произвели на свет "Амадиса Гальского" и тому подобные чудеса, и я удивляюсь не только таланту, но и мужеству, с каким этот благородный барон сочинял свои рыцарские романы двести лет спустя после появления "Дон Кихота". Своеобразна была та эпоха в Германии, когда эти романы появились на свет и с удовольствием были приняты публикой. Что означала в литературе эта страстная любовь к рыцарству и к картинам старого феодального времени? Мне думается, немецкому народу захотелось навсегда проститься со средневековьем; но, расчувствовавшись, - а это так легко случается с нами, - мы решили расцеловаться с ним на прощанье. Мы в последний раз прижались губами к старым надгробным камням" {Гейне Г. Собр. соч.; В 6 т. М., 1983. Т. 5. С. 197-198.}.

Язвительное высказывание Гейне - в русле всей его полемики с романтизмом. В нем нет исчерпывающего объяснения интереса к Средним векам, но есть объяснение упадка интереса к романтику-автору, пытавшемуся их воссоздать. С 1822-1824 гг. (время, когда популярность Фуке уже ослабевает) романтизм утрачивает свою ведущую роль в литературе и в Германии, и в Англии, и не только потому, что уходят из жизни Гофман, Шелли, Байрон: он исчезает как умонастроение. Новое миропонимание, побеждающее в новой общественной обстановке, и чуждается иллюзий, и демифологизируется; появляется потребность в более гибком и конкретном объяснении вещей. Поздние романтики сами ощущают ото; соответственно меняются вкусы и запросы читающей публики.

Но в пору расцвета романтизма, связанную в Германии с именами Брентано, Арнима и братьев Гримм, Гофмана, Шамиссо и Захарии Вернера, Фуке занимает довольно заметное место. Правда, и тогда не все разделяли восхищение, которое он вызывал. Не раз неуважительно отзывался о нем Тик, резко расходясь в оценке Фуке с Ф. Шлегелем. Для него это писатель "совершенно манерный" {Tieck Ludwig und die Bruder Schlegel: Briefe. S. 164.} и вдобавок излишне плодовитый {Перечень сочинений и переводов Фуке занимает в книге А. Шмидта 6 страниц. Многое из них осталось неопубликованным, в том числе и перевод романа Вольфрама фон Эшенбаха "Парцифаль" со средневерхненемецкого.}. Шлегель возражал ему: "Я охотно соглашусь с тобой, что Фуке очень уж много пишет, и именно поэтому кое-что слишком поверхностно, если ты это называешь манерностью; но если это можно говорить о такой поэзии, то кто же тогда совсем свободен от манерности? Я очень люблю Фуке, и он доставляет мне, конечно же, все большую радость" {Tieck Ludwig und die Bruder Schlegel; Briefe, S. 167.}. В ответ еще сильнее прорывалось раздражение Тика: "Что касается Фуке, то я вижу, что мы с тобой думаем о нем весьма по-разному. Ни от одного из его писаний я пока еще не получил настоящего и полного наслаждения, они для меня слишком болезненны и манерны, с хилыми претензиями на мужественность и силу, они кажутся мне искажением и недоразумением... лживость и фальшивость слова мало где становятся так очевидны мне, как у него, я читаю у него лишь слова, как выражается Гамлет: Фуке ничего не пережил, мне кажется, ему не дано вообще переживать, как же он хочет сочинять? Все - отблеск отблеска, все - с чужих слов, давно известных..." {Ibid. S. 169.} Спор Тика и Шлегеля происходил в 1813 г. Уже была написана "Ундина", но, видимо, и это произведение показалось Тику (с его потребностью в мифологизированных сюжетах, о которой мы уже упоминали) лишенным глубины мифа. Автор книги "История немецкой души" высказывает подобную догадку, несколько огрубляя понятия: "Снискавшая большой успех сказка Фуке об Ундине... переводит тиковскую демонологию природы в бидермайер... точно так же, как и в своих драмах о Сигурде... и романе о волшебном кольце... Фуке оказался не в состоянии поэтически воссоздать мифологическую глубину мира северных саг, хотя ощутимо представлял себепервородные силы природы" { Muller G. Geschichte der deutschen Seele. Darmstadt, 1967. S. 447.}. Клеменс Брентано, который был примерно такого же мнения о Фуке, как Тик, считал его драмы "пустыми и мертвыми" {Письмо к Герресу 1810 г. // Brentano Clemens. Briefe. Nurnberg, 1951. S. 32.}.