Роман тайн «Доктор Живаго» - [3]
Тот, кто выбирает между интерпретацией и верой в непосредственно ему сообщаемое, выбирает между реальностью истории и ирреальной надеждой на вечную жизнь здесь и сейчас, между трудом (пошедшим на аргументирование) и праздностью (аффектированности), между ответственностью (разделяемой толкователем с толкуемым им автором) и безответственностью (не-автора), между трансцендентальным субъектом классической философии и квазисубъектом (если бы язык поворачивался, нужно было бы сказать: бес-субъектом) постмодернистских пермутаций, рассеянно передвигающим фишки в неведомо куда влекущей его игре.
Три раздела этого исследования были опубликованы в первоначальных редакциях в «Wiener Slawistischer Almanach»: Bd. 21, 1988, 287–299; Bd. 27, 1991, 119–136; Bd. 34, 1994, 143–182. Глава «Рафаэль и Юрий Живаго» появилась в сборнике «Pasternak-Studien I. Beiträge zum Intemationalen Pasternak-Kongress, 1991 in Marburg», hrsg. von S. Dorzweiler und H.-B. Harder (= Marburger Abhandlungen zur Geschichte und Kultur Osteuropas, Bd. 30), München, 1993, 155–171. Здесь она, как и остальное ранее напечатанное, публикуется в доработанном виде. Глава «Глухонемой демон» в сокращенном варианте издается в «Трудах Отдела древнерусской литературы» за 1996 г. То, что мы пишем о «Братьях Карамазовых», печатается в журнале «Die Welt der Slaven» (1996, Heft, 2). Две статьи, предварившие эту монографию, были посвящены: одна — памяти Зары Григорьевны Минц, другая — шестидесятипятилетию А. М. Пятигорского.
На разных этапах работы над книжкой нам помогали Е. Г. Водолазкин, И. Границ, Э. Гребер (из нашего с ней семинара возникло несколько соображений, которые будут изложены в дальнейшем), Вяч. Вс. Иванов, К. Ю. Постоутенко, А. М. Пятигорский, Л. С. Флейшман. Чрезвычайно полезными для нас были советы и замечания, которые мы получили от Е. В. и Е. Б. Пастернаков по теме «Пастернак и анархизм». Многие главы обсуждались на аспирантском семинаре славистов, который мы вместе с Р. Лахманн ведем в Констанцском университете. М. В. Безродный оказал нам большую услугу, взявшись критически прочитать весь наш текст, когда он был уже почти готов. «Роман тайн „Доктор Живаго“» выходит в свет благодаря деятельному благожелательному участию И. Д. Прохоровой. Автор сердечно признателен всем, кто дружески поддержал и исправил его (назовем здесь еще С. Котцингер (Франк)), и особенно Г. Г. Суперфину и И. Р. Деринг-Смирновой, чьей всегдашней готовностью помочь он пользовался с такой бессовестной настойчивостью, что одной благодарностью здесь не откупишься — и нужно приносить извинения.
I. Литературный текст и тайна
(К проблеме когнитивной поэтике)
1. Логика тайны
В самом первом приближении к проблеме таинственного естественно сказать, что оно являет собой такой мир, в который трудно попасть, который «прикрыт», замаскирован окружающей его средой. Если в этом наивном определении есть доля правды, то таинственное равно исключительному.
Какова природа исключительного?
С логической точки зрения элементы подмножества, составляющие исключение (М exkl) в том или ином множестве (М), обладают, во-первых, тем же самым признаком (т), что и все множество, и, во-вторых, собственным признаком (anti-m), контрастирующим с тем свойством, которое распространяется на данное целое:
М exkl (m, anti-m) Ȼ М (т),
где Ȼ обозначает одновременную принадлежность и непринадлежность элементов к некоей области значений. Таинственное, таким образом, двулико, имеет явную и скрытую стороны: оно выступает для внешнего наблюдателя в качестве совпадающего с целым, к которому оно принадлежит, а для внутреннего — прежде всего как противостоящее этому целому. Собственно говоря, только при наличии таинственного мы и вправе различать внешнюю позицию наблюдателя (которому дано лишь множество М (т)) и внутреннюю позицию (которая расположена в пределах подмножества М exkl (m, anti-m)). А.-Ж. Греймас и Ж. Курте эксплицировали таинственное как сложение: «бытие» + «непоявление»[10], т. е. как присутствие в отсутствии. Между тем спрятанное от нас все же является нам — как другое, чем оно само. Его нет там, где есть маскирующий его феномен. Таинственное — не praesentia in absentia, но иноприсутствие.
Отождествляя таинственное с исключительным, мы солидаризируемся с Ж. Деррида[11]. Вот что нам хотелось бы прибавить к уже продуманному им. Если таинственное и исключительное одно и то же, то следует отграничить таинственное от ближайших к нему категорий: от неизвестного-в-себе, у которого вообще нет точек соприкосновения с известным и в которое, следовательно, невозможно, а не просто трудно, попасть, и от иллюзорного, которое внешне равно известному (как и таинственное), но при этом извнутри пусто, не скрывает специального признакового содержания. Иллюзорное не контрарно (как таинственное) тому множеству, в которое оно встроено, но контрадикторно ему. Иллюзорное псевдотаинственно. В противоположность таинственному-исключительному неизвестное-в-себе подразумевает пустое пересечение с уже известным:
М (т) ∩ М incogn (т>0) = Ø,
а иллюзорное — ложное совпадение с известным:
