Роман с президентом - [32]

Среди деятелей культуры росли опасения в связи с распространением фашистской идеологии в России. Множились издания профашистского толка с «российской спецификой». Я информировал Бориса Николаевича по этому вопросу, по его поручению разговаривал с тогдашним руководителем МВД В. Ф. Ериным. Но ничего конкретного сделать не удавалось: сказывалось странное нежелание Прокуратуры заниматься этим вопросом. Фактически в России отсутствовало даже определение, что такое фашизм. Министерство печати столкнулось с трудной проблемой: оно давало разрешение на издание совершенно безобидной газетки, а через некоторое время оказывалось, что появилось еще одно махровое полуфашистское издание. Закрыть газету без соответствующего закона было невозможно.

Московская интеллигенция, возмущенная бездействием и беспомощностью властей, настаивала на встрече с президентом. Президент был к такой встрече не готов, опасался, что все обернется «говорильней», а этого он терпеть не мог. Его можно было понять. Я предложил сделать обращение Б. Н. Ельцина к интеллигенции, чтобы как-то успокоить ее. Мне поручили подготовить текст. Но и текст (президент прочитал его в Сочи, где был на отдыхе) не понравился: «Слишком длинно и абстрактно», — отозвался он. Тем не менее идея откровенного разговора президента и интеллигенции жила, и я всякий раз при удобном случае напоминал президенту об этом.

Хотел напомнить и теперь. Но все недели, предшествовавшие визиту в Японию, президент был настолько сосредоточен на японской тематике, что, похоже, ни о чем другом говорить не мог.

Не успел я раскрыть рот, чтобы завести «старую пластинку» о важности встречи с деятелями культуры, как он опередил меня.

— Говорят, у вас тоже есть план, как быть с островами. Все, кто приходит ко мне в кабинет, имеют свой план, — проговорил он и усмехнулся с горечью.

Мне было крайне неловко, но все-таки пришлось признаться, что да, действительно кое-какие соображения есть.

— Ну и что там у вас?

Я начал говорить об идее «аренды политического суверенитета» островов на период от 50 до 99 лет. В соответствии с этим предложением Россия сохраняла бы на островах символическое присутствие в виде «генерал-губернатора». Аренда, разумеется, имела бы стоимостное выражение. Кроме того, должны были бы быть оговорены особые экономические права России на предоставляемых в аренду территориях. Передавая острова в долгосрочную аренду, Россия сохраняла бы юридический суверенитет над ними. Это в какой-то степени соответствовало идее Б. Н. Ельцина — перенести окончательное решение этого вопроса на начало XXI века, подготовить почву для его решения будущим поколением политиков.

— М-да, — вздохнул президент. — Каких только идей не услышишь! Присваиваю вашему варианту номер «девять», — грустно пошутил он.

Разговор на этом, однако, не кончился. Борис Николаевич вдруг вспомнил о моем скромном участии в подготовке его речи в американском Конгрессе.

— Кое-какие места были очень удачными… — как бы невзначай проговорил он.

— Хотите, чтобы я попробовал в связи с Японией?

— Я бы не возражал…

Так родился довольно обширный, около девяти страниц, текст — «К визиту в Японию. Элементы выступления», — который я передал президенту через несколько дней. Не могу с уверенностью сказать, читал ли его Борис Николаевич или нет. Ко мне он не вернулся и, видимо, находится в президентском архиве. Поскольку визит был отложен, а подготовленные службой спичрайтеров проекты речей не были произнесены, то следы своего участия искать было негде.

Сам президент до последнего не принимал окончательного решения. От него в сторону японского руководства постоянно шли достаточно ясные сигналы: давайте вместе искать компромисс, предлагайте варианты ваших решений, именно варианты, дающие возможность политического маневра. Весьма вероятно, что он ждал какого-то сигнала из Токио. Он не исключал даже того, что окончательное его решение сложится уже на японской земле под влиянием впечатления от первых переговоров. Ведь не случайно же он настойчиво повторял, что объявит о своем решении на второй день визита. Обычный человек, наверное, имел право не обратить внимания на эту фразу. Но ее должны были услышать и попытаться расшифровать японские дипломаты. Повторенная президентом несколько раз, она имела серьезный смысловой намек.

Была и такая надежда — демонстрация российской стороной многовариантности, готовности к политической импровизации и гибкости вызовут в Токио адекватный ответ. Такого отклика не последовало. Напротив, японская дипломатия начала публично демонстрировать давление.

Я помню, какое неприятное впечатление на вей команду президента и, естественно, на самого Б. Н. Ельцина произвело то, что в Мюнхене, во время встречи «большой семерки», под очевидным для всех давлением Японии в Мюнхенскую декларацию был включен пункт, касающийся «северных территорий». Был нарушен очень важный принцип двусторонности при разрешении спора между соседями.

Тем не менее вплоть до отмены визита, президент надеялся, что Япония сможет преодолеть «ступор» в своей позиции. В Токио все еще находилась группа подготовки. Некоторые надежды были связаны с ожидаемым приездом в Москву министра иностранных дел Японии господина Ватанабэ. Надежды эти не оправдались. Ватанабэ не привез из Токио ничего нового. Разочарование Б. Н. Ельцина было чрезвычайно велико, и этим в значительной мере объясняется та жесткость, с которой он говорил с министром. Ельцин сидел с окаменевшим лицом, на скулах у него играли желваки. Говорил он сухо, едва открывая рот.