Роман с пивом - [23]

— Конец детству, — вздохнул Жира.

Перебрались за освободившийся столик и только тогда наконец расслабились. Здесь, по крайней мере, не чувствовалось того крена поверхности, о котором говорил Маршал. Юни следил за перемещениями из своего окошка и тут же вышел и унес табуретки. Он очень спешил, потому как у окошка уже появился очередной клиент и бесцеремонно засунул голову внутрь ларька.

— Такое ощущение, как будто вернулись домой после долгого путешествия, — заметил Хеннинен.

— Целых два метра прошли.

— И все-таки. Это ведь всегда непросто, вроде место знакомое, а видишь все как бы со стороны. Словно во сне.

— От таких речей сразу в сон клонит, — сказал Маршал.

Из окошка доносились настойчивые голоса, похоже, там кто-то чего-то требовал, но слов было не разобрать, хотя столик находился всего в двух шагах от ларька. Вокруг шумел транспорт, а недра окошка по-прежнему заслоняла голова того самого клиента. Хеннинен взглянул в направлении ларька и пожал плечами. Жира спросил, что же теперь делать. Маршал начал было объяснять, что сейчас такое время, но Хеннинен перебил его и сказал, что, пожалуй, сегодня этот вопрос останется без ответа, мы просто посмотрим, что будет дальше.

Настырный клиент высунул-таки голову из окошка и теперь стоял рядом со столиком. На нем было длинное коричневое пальто, в котором он походил на детектива из прошлого столетия, хотя на лице явственно читалось, что время сыскных агентов прошло мимо него. Он держал на вытянутой руке длинную, слегка зардевшуюся сосиску и мерно покачивал ею из стороны в сторону, словно отсчитывая какой-то такт.

— Можно, я присяду? — спросил он.

Голос у него был странный, прерывистый, то подпрыгивал до высот, а то опускался до густого баса, так, словно бы дядька всю жизнь прожил среди чаек.

— Нельзя сказать, что мы сильно рады вашему предложению, — невозмутимо произнес Хеннинен. — У нас, видите ли, небольшое совещаньице.

— Благодарю, — тихо сказал мужчина и сел и, слегка наклонившись вперед, стал сосредоточенно дуть на сосиску.

Он был весь какой-то излишне напряженный, потому решили его не трогать, а посмотреть, что будет. Ждать пришлось совсем недолго, так как уже очень скоро этот придурок вскочил и с истошным криком «Боже мой, я так есть не могу!» куда-то побежал. Совсем неподалеку высилась большая синяя куча старого ненужного хлама, специально сваленная в связи с планируемым открытием новой строительной площадки, вот за этой кучей он и пристроился, чтобы догрызть наконец свою сосиску. Время от времени он недоверчиво поглядывал в сторону ларька. Заметив, что за ним наблюдают, он втянул голову в плечи и быстро уполз из зоны видимости.

— Странный типчик, — отрекомендовал его Жира.

Волчий выкормыш, а не то с чего бы ему быть таким пугливым, в конце концов окончательно скрылся из виду, растворившись в бурлящем людском потоке. Все помолчали. Это как раз тот случай, когда сказать бывает нечего, но ничего и не надо говорить, можно вот так просто взять и посидеть. Хеннинен жевал бутерброд, Жира пересчитывал оставшиеся монетки. Маршал допил остатки кофе из бумажного стаканчика. Но кофе успел остыть и был не теплее, чем воздух на улице, а потому сделать последний глоток оказалось все равно что хлебнуть воздуха с кофейным привкусом.

Свинский массаж на другой стороне улицы закончил работу. Рядом с ним находился магазин рыболовных снастей, в витрине которого красовалась огромная рыбина явно американского происхождения, подле которой всякий ощущал себя каким-то млекопитающим ничтожеством, плавники у этой рыбины были такие большие, что она вполне могла бы сойти за птицу. Рыбий вопрос никак не давал покоя, и в голову полезли посторонние мысли о том, что хорошо было бы сходить на рыбалку, захотелось даже поделиться со всеми остальными, что и правда здорово бы отправиться на рыбалку, но тут же подумалось, что, может, лучше и не делиться — наступил так называемый внезапный порыв внутреннего самоуничижения, как будто бы тут в самом деле собрались люди, понимающие толк в рыбалке. Хотя, конечно, виной всему был этот беспрерывно бурлящий город и этот день, и почему-то казалось, что даже к прогнозу погоды надо относиться с уважением или вообще просто довериться движению ног, и этому небу над городом, и легкому ветру, и всем тем запахам, что несет он с собой, правда, запах показался довольно-таки знакомым, во всяком случае, как только пришла эта мысль, тут же со стороны кофейного завода долетел аромат свежеобжаренного кофе, что, в свою очередь, послужило основанием для размышлений о том, отличается ли по сути процесс вдыхания кофейного аромата от столь памятного еще процесса потребления кофейного напитка уличной температуры, и, хотя никакого разумного вывода сделать не удалось, все же душой овладело наконец таки чувство удовлетворения и внутреннего спокойствия, которое и впрямь не хотелось ворошить никакой, на фиг, удочкой.

— Пойти, что ли, на рыбалку, — сказал Жира.

— Тьфу, дерьмо!

Перейдя к дыхательным упражнениям, точнее, к их истинным и глубинным смыслам, появилось желание внимательно изучить те запахи, которыми все это время был наполнен окружающий воздух, но оказалось, что сосредоточиться на них не так-то просто, они обладали завидным непостоянством. Кофейный завод одним движением подобрал под себя узкий шлейф тонкого аромата, столь небрежно сброшенного перед этим под самый нос. Тут же на смену ему пришла равнодушная гарь ночного гриля, который находился метрах в двухстах от ларька Юни, — похоже, что днем там сжигали засаленные воспоминания прошедшей ночи. Жирную пелену вспорол острый газовый выхлоп прорычавшего мимо грузовика. Гремящий трамвай-шлифовщик разлил в воздухе едкую горечь с привкусом горячей металлической пыли, так пахнет электричество, именно такой запах приобрели теперь станции постаревшего хельсинкского метро, запах старого электричества, который до недавних пор можно было встретить лишь в больших заграничных городах, и сразу как-то вспомнились те далекие времена, новенькие, еще ничем не пахнущие станции, непонятные чужие страны, и стало вдруг очевидным, что лето за летом проходит, и все как одно, и что именно благодаря таким вот запахам, недавнее и далекое прошлое остается в памяти навсегда. О воспоминания минувших лет, с какой легкостью они готовы снова и снова давать подлое, заведомо ложное обещание о том, что все удивительное можно пережить заново, теперь же эта мысль кажется невероятно грустной, а грусть, как известно, стоит ей только появиться где-нибудь в крохотной точке на окраине души, как она в считанные секунды овладевает и сердцем, и разумом, обволакивая все вокруг, как густое массажное масло, а потом, поднявшись над всеми, тут же марширует в хранилища памяти, к тому, что никак не дает покоя, к запаху гниющего тела, похожему на чад от испорченной салаки, к Габриэле, к смерти, ко всему, и вот уже понятно, что от нее надо избавляться, надо подумать о чем-то другом, о чем-то другом, и вполне естественно, что это другое должно находиться где-то поблизости, в кругу привычных и близких тем, и тут уже вспомнились дыхательные упражнения, а через них пришла мысль о том, что надо усилием воли гнать от себя грустные настроения, но от этого дышать стало только сложнее, и появилась острая необходимость что-то сказать.