Роман потерь - [13]

Никто не знает, что делать. Никогда, с тех пор как ведутся летописи, не было такого случая, чтобы жрицу отзывали из храма. Прибыла группа священников, чтобы декламировать сутры в ее честь. Они торопливо сновали по коридорам в развевавшихся пурпурных одеждах.

Идут разговоры о том, чтобы послать Садако в Храм Изе, потому что нет другой принцессы или дочери принца подходящего возраста, а о том, чтобы подобрать на роль жрицы девушку не из царствующего дома, не может быть и речи. Правда, она занимает более низкое положение, чем Юкико, потому что ее мать была незнатного происхождения, но, даже если император посмотрит на это сквозь пальцы, пройдет много месяцев, прежде чем она окажется готова отправиться в храм. Она должна будет пройти церемонию очищения, ее нужно обучить местным обрядам и заклинаниям, она должна некоторое время жить в священной роще Нономия.

А кто тем временем станет главным в Храме Изе? Остаются священники, но они мужчины и не приходятся родней богине, которой служат. Если не появится новая жрица, чтобы охранять священное зеркало, кто знает, что оно отразит? Пожары, войны, болезни, потрясения — любое несчастье может поджидать нас, пока в Храм Изе не прибудет новая девушка.

Одиннадцатый месяц

Как долго тянутся часы, когда идет снег! Такое ощущение, будто само время застряло между сугробами. Я посмотрела на двор сквозь щель в шторах. Все было затянуто пеленой, подобно невесте под сверкающим покровом торжественного одеяния. Весь мир казался лишенным красок. Холод будто высосал кровь из моих пальцев, бледных и окоченевших, как старые ветви.

Я согревала руки над жаровней с углями и наблюдала, как таял намерзший на краях занавески лед.

Движение моей мысли казалось подобно падающему снегу. Замечательное мгновение, когда потоки тепла растапливают лед, превращая его в нечто быстрое и текучее.

Я люблю мужчину, который податлив, как тающий лед. Эта податливость не слабость, а некая разновидность силы. Из всех мужчин, которых я знала, только двое обладали этим качеством. Когда-то они уступили мне; возможно, сейчас они уступают кому-то другому.

Некогда я провела две зимы, лежа под халатом мужчины, который вел себя таким образом. Иногда я доводила его до слез. Это не было слабостью, но он видел это иначе. Может быть, именно поэтому он покинул меня — ему было стыдно.

Иногда поздно ночью он рассказывал о своем доме в Мичиноку, о лошадях, которых разводил его отец, о голубых с металлическим отливом кобылах и о белых, вообще лишенных окраски.

Я не могу писать о нем сейчас. Мне все еще больно.

А Канецуке? Он тоже уступил мне, но по-другому.

Я скучаю по его глазам, его голосу, его изящным рукам, таким же бледным, как ивовые прутья без коры, по самой его сущности. Но он ушел от меня, ушел, как проходит лето, и я осталась наедине со снегом и своими сумбурными мыслями.

Я поймала в своей комнате воровку, точнее, я почти поймала ее — она оказалась проворнее меня. Когда я вошла в комнату (было темно и очень поздно, мы возвратились с танцев в Храме Камо), она прошмыгнула мимо меня в раздвинутые двери; выбежав в коридор, я не увидела ничего, кроме края розовой одежды и блеска ее волос.

Я не знаю точно, кто это был, но, без сомнения, кто-то из слуг, кому заплатили. Ночь была подходящей для кражи, потому что мы все отсутствовали.

Почему я не предусмотрела такую возможность? Изуми не испытывает угрызений совести, и мне следовало знать, что она может опуститься до кражи.

Я вернулась в комнату. Там царил страшный беспорядок. Бумаги и свитки раскиданы по полу, моя копия Сказок Изе, подаренная мне братом на двадцатилетие, была порвана в клочья, коробки с одеждой и лентами перевернуты вверх дном, белый пепел из жаровни рассыпан по всей комнате. Какое счастье, что она не устроила пожар!

Я отослала свих горничных в соседнюю комнату и стала наводить порядок сама, потому что не знала, что может оказаться среди разбросанных вещей, и, кроме того, была уверена, что они поддадутся искушению посудачить о случившемся.

Моя одежда вконец испорчена. Собирая бумаги, разбросанные по столу, я второпях опрокинула чернильницу и забрызгала все вокруг чернилами. Даже на коже у меня были черные пятна. И после многократного мытья рук на них все еще оставались пятна, как от оспы. Кувшин для воды из китайского фарфора опрокинут и разбит вдребезги. Черепаха на его горлышке раскололась надвое — дурное предзнаменование.

В моих письмах копались, хотя ничего не пропало, насколько я могла судить. К счастью, те, что имели для меня особое значение, были надежно спрятаны. Листки с этими записями я тоже хорошо припрятала, но у меня сердце упало, стоило о них подумать.

Однако мне причинили большой ущерб. Именно в тот день я писала письмо Канецуке. Письмо мне не понравилось, я разорвала его на мелкие кусочки и бросила в корзинку. Я очень торопилась одеться к танцам и не стала тратить время на то, чтобы сжечь их. Встав на колени, я попыталась собрать обрывки, но обнаружила, что большая их часть исчезла.

Почему она не взяла все? Почему она не спрятала корзинку в складках одежды и не отнесла своей госпоже изобличающее меня свидетельство? Могу представить себе улыбку на лице Изуми, когда, сложив кусочки, она прочитает строки, полные упреков и мольбы… Очевидно, служанке плохо объяснили ее задачу. Когда она придет в следующий раз, станет действовать более предусмотрительно.