Роман-покойничек - [15]
— Кто ж виноват?
— Но кто же в этом виноват — а?
— Саами виноваты?
— При чем тут ни в чем не повинный малый народ?
— Сами с усами?
— Ой, лучше не надо!
— Сусанна и старцы! Оно!
— Нет. Не то.
— Сани виноваты?
— Опять не то. Но вот оно, вот оно! ОНО!
Удивительно неинтересное подсознание было у Константина Холмского, впрочем, прекрасного архитектора.
Зато у Аполлона — о-о! Привычка внутренне ослабевать ради надобностей сочинительства действовала в нем всегда, и сила бормотухи просто налагалась на этот его обычай как споспешествующая и преждевременно разрешающая компонента. Мысли рождались по словесному оформлению этак семимесячные, однако вполне жизнеспособные и потому достойные помещения в инкубатор.
— Не стать ли и нам министрами?
— Но какой из меня министр?
И плохонького не выйдет,
Даже если насильно посадят.
И из Артемия тоже ничего не получится — Вон как раскачивается.
А какая ответственность!
Наверное, только преувеличенное чувство ответственности мешает мне стать министром.
Вот если бы я был этого чувства лишен — тогда другое дело.
Тогда я мог бы стать не одним министром,
А сразу двумя,
С четырьмя портфелями каждый —
Целое министерство!
Больной человек в Европе и Проливы будут наши.
Только Константинополь прошу не трогать.
А четвертому — не бывать!
В тюрьме же люди теряют чувство ответственности, и из них выходят отличные министры.
Подавляющее большинство министров вышло из тюрем.
Иосиф Прекрасный тоже там приобрел жизненный опыт,
Которого ему на воле недоставало
Познакомился с нуждами египетского народа,
Встретился с интересными людьми —
С виночерпием, с царским хлебодаром, которого потом повесили за то, что птицы у него с головы хлеб клевали.
Он многое обдумал, понял, взвесил
И всех нас должны были бы сделать такими Иосифами.
Это и есть социальная революция:
Тощие коровы съели толстых коров —
И все осталось как было
Как ни в чем не бывало.
Надо же так неправильно разгадать в свою пользу прозрачный, как воздух, сон!
А Прометей пусть себе висит, сколько хочет.
Но с орлом-то он, верно, не в шашки играл.
А, может, это был вовсе и не орел?
Кто же тогда, если не орел?
Тем более — Прометея очень любили, кому положено.
Ну — закурил, где не положено, но вешать — за что?
Но сажать — за что? Жалко…
— Кого тебе жалко?
— Мне жалко орла. Потому что мы его отменили. Не ложился в схему. Лучше бы мы его тоже посадили. Посидел бы, набрался бы жизненного опыта, конкретно познакомился бы с простыми египетскими потребностями, с виночерпием тоже, взвесил бы насчет коров с царственным директором столовой, пошел бы все выше, все выше и выше стремить полет наших птиц, как у моего дорогого друга Артемия Бенедиктовича Ведекина — Будыкина — Видокина в заугольный киндергартен рефлексирующего подсознания.
Манеры бы у него хорошие появились, к примеру, питался бы одними фениксами, вещими птицами средневековья, или по-нынешнему — попугаями собственных инкарнаций, попросту — седыми попугаями, а клювы бы вешал на веревочку и бусы на шею надевал выходить на приемы. Вот, говорили бы, — что за министр у нас! Орел! Горный!
А то — это что? Это разве люди? Это разве лица? Упыри несуществующие, а не лица. А так — был бы у нас орел. Или зяблик. Тоже — малая птичка, а полезная. Это она, ведь, царскому хлебодару зернышки на голове клевала — верно, думала, ну — там, под ребрами. Ошиблась, маленькая. Ишь, прощелыга!
Я совершенно не убежден, что добрая доля пробормотанного и отчасти пропетого моими друзьями не есть мое собственное бормотание, но услышанное мною как бы от их лица. Даже если это и так — не столь важно. В следующий раз все может выйти противоположным образом. Но своя небольшая идея у меня все же была. Меня изводил в связи с этим трагический персонаж Мосье Трике из оперы «Евгений Онегин». Мне, наверное, хотелось что-то кому-то доказать, убедить, предостеречь, — но тут возникал французик из Бордо, аристократическое происхождение которого обеспечило ему после бегства на ловлю счастья и чинов из терроризируемой Франции высокое социальное положение гувернера с правами друга семьи в московском интеллигентном доме, и едва он там, натягивая грудь, разевал рот, чтобы — доказать, убедить, предостеречь — как врывался путешествующий «только что оттуда» Чацкий и выписывал ему билет — танцмейстер! можно ли-с? — в сельскую местность, где он вместо бель-Нина поставил бель-Татияна и на обломках самовластья напишут наши имена.
Невозможно было сказать эти самые имена. Не попросить ли теперь их нынешних ко всенародному покаянию?
Анри Волохонский (р. 1936) — прямой и, быть может, лучший ученик Хлебникова в русской литературе; так беззаветно, как он, вряд ли кто-то любит и знает наш язык (оттого он еще и переводчик). Чем бы он ни занимался — сочинением стихов, песен, писанием прозы или переводами, Волохонский создает смыслы, так сказать, по касательной, чем страшно раздражает вечных любителей важно говорить банальности. Он погружает читателя в океан шепотков, бормотаний, приговариваний, он намекает ему на хитроумные тропинки интонаций в густом языковом лесу.
Жил-был на свете обыкновенный мальчик по прозвищу Клепа. Больше всего на свете он любил сочинять и рассказывать невероятные истории. Но Клепа и представить себе не мог, в какую историю попадет он сам, променяв путевку в лагерь на поездку в Кудрино к тетушке Марго. Родители надеялись, что ребенок тихо-мирно отдохнет на свежем воздухе, загорит как следует. Но у Клепы и его таксы Зубастика другие планы на каникулы.
Без аннотации Мохан Ракеш — индийский писатель. Выступил в печати в 1945 г. В рассказах М. Ракеша, посвященных в основном жизни средних городских слоев, обличаются теневые стороны индийской действительности. В сборник вошли такие произведения как: Запретная черта, Хозяин пепелища, Жена художника, Лепешки для мужа и др.
Без аннотации Рассказы молодого индийского прозаика переносят нас в глухие индийские селения, в их глинобитные хижины, где под каждой соломенной кровлей — свои заботы, радости и печали. Красочно и правдиво изображает автор жизнь и труд, народную мудрость и старинные обычаи индийских крестьян. О печальной истории юной танцовщицы Чамелии, о верной любви Кумарии и Пьярии, о старом деревенском силаче — хозяине Гульяры, о горестной жизни нищего певца Баркаса и о многих других судьбах рассказывает эта книга.
Без аннотации Предлагаемая вниманию читателей книга «Это было в Южном Бантене» выпущена в свет индонезийским министерством общественных работ и трудовых резервов. Она предназначена в основном для сельского населения и в доходчивой форме разъясняет необходимость взаимопомощи и совместных усилий в борьбе против дарульисламовских банд и в строительстве мирной жизни. Действие книги происходит в одном из районов Западной Явы, где до сих пор бесчинствуют дарульисламовцы — совершают налеты на деревни, поджигают дома, грабят и убивают мирных жителей.
Повесть известного китайского писателя Чжан Сяньляна «Женщина — половинка мужчины» — не только откровенный разговор о самых интимных сторонах человеческой жизни, но и свидетельство человека, тонкой, поэтически одаренной личности, лучшие свои годы проведшего в лагерях.
Меня мачеха убила, Мой отец меня же съел. Моя милая сестричка Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка! (Сказка о заколдованном дереве. Якоб и Вильгельм Гримм) Впервые в России: полное собрание сказок, собранных братьями Гримм в неадаптированном варианте для взрослых! Многие известные сказки в оригинале заканчиваются вовсе не счастливо. Дело в том, что в братья Гримм писали свои произведения для взрослых, поэтому сюжеты неадаптированных версий «Золушки», «Белоснежки» и многих других добрых детских сказок легко могли бы лечь в основу сценария современного фильма ужасов. Сестры Золушки обрезают себе часть ступни, чтобы влезть в хрустальную туфельку, принц из сказки про Рапунцель выкалывает себе ветками глаза, а «добрые» родители Гензеля и Гретель отрубают своим детям руки и ноги.