Роман по заказу - [32]

— Я всегда так — бегом, бегом, привыкла. — Оглянувшись, она убавляет шаг. — Знаете, что я подумала? Надо бы вам еще с Леонид Иванычем, с Козиным, познакомиться. Самый близкий друг у него был — у Сергей Николаича.

— Кто это такой?

— Преподаватель математики, из третьей школы. С мальчишек дружили.

Советом, безусловно, воспользуюсь, удивляет, что никто до сих пор об этом Козине даже не упомянул. Почему?

— Я, пожалуй, догадываюсь — почему, — осторожно, явно колеблясь, говорит Роза Яковлевна. И какое-то время молчит, что-то решая, машинальными кивками отвечая на приветствия прохожих. — Как бы вам так сказать — поточнее?.. Знают его тут многие. И относятся хорошо. Жизнь у него, у Леонид Ивановича, — непростая. Нелегкая. Ну, вроде бы и оберегают его от лишних расспросов. Как, да что, да отчего? Не ох ведь как приятно — каждый раз больное свое ворошить. Наизнанку выворачивать… В войну потерял семью. Десять лет жил в Америке. В Калифорнии, кажется…

— Как же он туда попал? — не удерживаюсь я.

— В плену был. Потом оказался в американской зоне… Подробностей я, в общем-то, и не знаю. Не вникала. И об этом-то не от него узнала — от Сергей Николаевича. Потолкуйте — если, конечно, разговориться сумеете. Не такой он тараторка, как я. — Роза Яковлевна, похоже, и сама уже жалеет, что рассказала об американце из Загорова, с явным удовольствием и облегчением объявляет: — Ну вот, мы и прибыли!

В ресторан «Ласточка» — одноэтажное каменное здание с примыкающими к нему тесовыми воротами — входим со двора. В конце коридора, слева, видна кухня — с белой кафельной стеной и белыми поварихами, справа, в углу, находится небольшая квадратная комната с обеденным столом и тесно, впритык поставленными четырьмя стульями — такие, на всякий случай, «служебки» есть во всех районных ресторанах и чайных. Оставив меня, Роза Яковлевна уходит и вскоре возвращается, усаживается напротив.

— Тесно — помещение старое. Тут еще до революции трактир был, — говорит она. — Наконец-таки заложили новый ресторан и гостиницу. С помощью Голованова выбили — три года обещали.

Директор торга — лицо тут влиятельное, уважаемое: подают нам незамедлительно. Едим превосходную холодную окрошку, изготовленную на ядреном хлебном квасе, со свежими огурцами — такими пахучими, хрусткими, будто только что с грядки. Свои, что ли?

— Свои, — подтверждает Роза Яковлевна. — У нас две теплицы, обогреваем паром с завода. Всю зиму торгуем зеленым луком, с марта — огурцами. Вы еще попробуйте наши копчения, ветчину и рулет. Без всякого хвастовства — повкусней, чем у вас в области. По-домашнему. Есть тут у меня хохлушечка-мастерица…

Роза Яковлевна рассказывает о подсобном хозяйстве торга, доставляющем ей немало хлопот, она словно забыла, с чем я обратился к ней, — по необходимости слушаю, вежливо поддакиваю, и только перед чаем возвращается к главной для меня теме.

— Да, так вот — о Сергее Николаевиче. Заходил он к нам часто — все наряды через торг шли. Когда текущее — Уразова, завхоза, присылал. Если что поделикатней, поважней — переговоры велись на высшем уровне. И так же, как вы сегодня: придет, сядет в сторонке и ждет. Пока у меня толчея закончится. Один раз и насмешил и растрогал…

Роза Яковлевна качает головой, поправляет разлетевшиеся каштановые, с обильной сединой волосы, немолодое строговатое лицо ее освещается быстрой улыбкой.

…Орлов сидел у окна, терпеливо сложив крупные, по локоть открытые руки на коричневом, до отказа раздутом портфеле-саквояже — широкоплечий, чуть сутулый, сосредоточенный. Роза Яковлевна взглянула на него раз-другой, рассмеялась и решительно выставила свою настырную торговую братию:

— Все, перерыв на десять минут. У меня уже в ушах звенит! Сергей Николаевич, подсаживайтесь. Извините, ради бога, — сами видите.

— Вижу, Роза Яковлевна, вижу. — Орлов пересел, снова поставив портфель на колени, покрутил длинной, с седыми висками головой. — Не перестаю удивляться: ну и работенка у вас! Всем все надо — прямо на куски рвут!

— Не получится: я — жилистая, — успокоила Роза Яковлевна.

Только вот так — однажды пристально, вблизи, посмотрев на своего сверстника, понимаешь, насколько постарела и сама. Вроде совсем недавно у него белели одни лишь виски — теперь седина пробрызнула и по коротко стриженому ежику. Глубже — уже навсегда — залегли на высоком, с залысинами лбу морщины-заботы; еще плотней, резче сошлись брови, собрав на переносице поперечную складку, и только губы, с косыми черточками по углам — от того же возраста — стали вроде еще мягче и добрее. Да еще добрее, сочувственней, что ли, стал взгляд его серых спокойных глаз, сейчас несколько смущенный — оттого, должно быть, что собирался выложить какую-либо щепетильную просьбу.

— А ко мне просто так никто никогда не зайдет. — Роза Яковлевна засмеялась. — Ну-ка, припомните.

— Да?.. Пожалуй, пожалуй. — Крупное удивленное лицо Орлова слегка порозовело, он зачем-то дотронулся до шеи, потер ее. — Все некогда, Роза Яковлевна. А на обычное человеческое внимание, участие — не хватает.

— Шучу я, Сергей Николаич, — поспешила успокоить Роза Яковлевна этого давно симпатичного ей человека, симпатичного, кстати, и тем, что не разучился, в его годы, смущаться, — в других, вероятно, прежде всего отмечаешь то, что тебе недостает; сама же она — Роза Яковлевна, была убеждена в этом — на своей работе очерствела, огрубела. — Так что за нужда, Сергей Николаич?