Роман одного открытия - [66]

Белинов с увлечением слушал блестящую, спокойную речь профессора Рогозарова, — в эти минуты он забывал обо всем, что его так волновало. Одно из окон было открыто, и в него вместе с ветерком вливался чистый аромат осени.

Чуткий профессор Рогозаров, догадываясь о причине прихода Белинова, деликатно переменил разговор. Он уже слышал многое из того, что глубоко задевало Белинова.

— Утопин — для стимуляции человека… Крупнозернистая и сильная жизнь, зовущая к творчеству… Прекрасно, Белинов, желаю вам успеха!..

Белинов, усилием воли, заставил себя перейти на волновавшую его тему. Мистификация, шантаж или чертовская случайность? Несмотря на то, что история с ампулами носила для него драматический характер и глубоко его волновала, он сохранял внешнее спокойствие. Он скрывал глубоко боль, которая родилась от соприкосновения его души с чем-то неумолимым, суровым.

Профессор Рогозаров был взволнован. Но он был из тех оптимистов, которые действуют успокоительно и ободряют соприкасающихся с ними.

— Я вам предоставлю, Белинов, одну из моих лабораторий. Все что могу, сделаю. Рассчитывайте на меня! — Глаза профессора выражали мудрость и спокойствие, когда он провожал его.

Асен Белинов уходил из биологического института профессора Рогозарова с таким чувством, словно пил из освежительного источника, и по всему его существу разлилась уверенность в собственных силах.

По пути домой Белинов чувствовал прилив необычайной энергии. Он торопился наброситься на работу — вся его нервная система, мозг испытывали голод по работе.

«Профессор Рогозаров — профессор Биловен, — вдруг подумал Белинов, входя в огромный вестибюль жилищного блока, в котором жил, — вот два полюса: у одного — мудрость, научная интуиция, любовь к людям, к правде, к болгарской судьбе, у другого — бесцеремонное стремление к первенству, жесточайший эгоизм, чванство, основанное на шатких знаниях и лжеистинах. Вот если бы меня миновала горькая участь зависеть от этой каверзной туши!..»

И как яд, который проник глубоко, Белинов вновь почувствовал, как его охватывает что-то темное, рассеивающее мысль и наполняющее его тревогой.

Когда на пороге квартиры он увидел жену, с глазами, полными любви, прикрывавшую какую-то тайную заботу, Белинова вновь охватила тревога, которая подавляла ум, высасывая энергию его сопротивления.

Глава XXI ОППОЗИЦИЯ ПРОФЕССОРУ БИЛОВЕНУ

На этот раз Овес Рудко не дождался предвечернего мягкого, бархатного звона кафедральных колоколов, который разливался над центром города, как грохот прошедшего рабочего дня. Потом приходил вечер с другими своими звуками и светом, с волшебством неизведанного, которое манит молодые и храбрые сердца.

Рудко быстро сошел по широкой лестнице, пересек маленький дворик с двумя старыми липами перед институтом, пробежал по темнеющей улице и потонул во влажных сумерках Докторского сада.

Через две улицы — на третьей находился небольшой особняк в вишневом садике Эрнестины Грациани, Пробирки. В этом доме вечерами часто собиралась конспиративная четверка — оппозиция профессору Биловену: Овес Рудко, Данко Девятый вал, Елена Баргазова и хозяйка дома Эрнестина Грациани.

В сущности в «оппозиции» профессору Биловену были только трое: Рудко, Данко и Эрнестина. Елена Баргазова изучала немецкую литературу и была подругой и квартиранткой Пробирки.

Подруги вместе учились в первых классах гимназии в большом придунайском городе, жили и работали одно лето в «коммуне» за городом, вместе учились потом один год в Дрездене: Эрнестина — индустриальной и физиологической химии, Баргазова — литературе и истории средних веков. Они возненавидели немецкую аккуратность и методичность. Вместе с испарившимися средствами испарилось и желание оставаться дольше в Европе, в Германии.

К тому времени как раз начали «железный марш» по мостовым германских городов будущие «синеглазые рыцари»; в опустошенном, распоясавшемся глупостью милитаристов, Германском рейхе снова зашумела зубастая волна агрессии.

Что привлекательного могло еще быть для двух поклонниц готики, Гете и Бетховена, Гейне и Вагнера, Шиллера — трубадуров свободы и любви эпохи, отошедшей в вечность, — в этой снова обезумевающей стране?.. И они вернулись на родину.

Елена Баргазова продолжила свои науки в университете, а Эрнестина Грациани, оставшись без средств после смерти отца, начала давать уроки по роялю, потом стала научной сотрудницей в институте профессора Биловена, незадолго перед этим основанном.

Для регулярной работы в этом институте готовилась (из оппозиции профессору Биловену) и Елена Баргазова — в редакционном отделе. Впрочем, она уже начала в нем сотрудничать. Данко носил ей корректуры на немецком и болгарском языках, гонорар шел на ее содержание в университете.

Семье Баргазовых с трудом удавалось держать в гимназии двух ее меньших братишек и сестренку только на учительскую пенсию и доход с пяти декаров виноградника на берегу Дуная. Этот виноградник, с разросшимися высокими лозами и персиковыми деревьями на высоком берегу Дуная, был самым дорогим воспоминанием детства, проведенного у любимой реки. Мечты уносили ее вверх и вниз по течению. Ей хотелось познакомиться с окружающим миром — на западе и на востоке. С истинной культурой и настоящей борьбой, не сравнимой с наивной игрой в революцию, которая разжигала их души в ранние годы «коммуны».