Роман одного открытия - [62]

Глава XIX АНАЛИЗ

В большом зале-лаборатории, в которой производились опыты и делались анализы, собрались сотрудники института профессора Биловена. Все были в напряженном состоянии духа. Разговоры почти прекратились, каждый сосредоточился над своим препаратом. Ладженко, один из ближайших сотрудников профессора, облачился в белый халат с желтыми и синеватыми пятнами от химикалий. На голове красовалась белая шапочка. Огромные роговые очки оседлали его курносый нос с раздувающимися ноздрями, словно принюхивающимися к запахам, которыми была насыщена лаборатория.

Ладженко налаживал приборы для анализа: широкую лоханочку, связанную двумя проводами с небольшим электроприемником, сферическую бутыль с резиновой трубкой и с четырьмя устьями, которые резиновыми трубками связывались с целой системой реторт и пробирок. Вблизи лоханочки был поставлен небольшой фарфоровый прибор, напоминающий кисточку для бритья, или, вернее — желудь, соединенный тонким проводником с электрическим контактом на стене.

Имелись и другие физико-химические приборы, вид и форму которых было трудно различить по отдельно.

Профессор Биловен несколько раз заходил в лабораторию. Он был мрачен, почти зол. Овес Рудко казалось снова стал козлом отпущения. Профессор поручил ему какую-то срочную работу и нервно делал замечание, что дело подвигается медленно и он вряд ли будет готов к концу недели.

Рудко старался скрыть иронические огоньки в глазах. Он видел, что профессор своей придирчивостью хочет заглушить беспокойство, вызываемое предстоящим анализом.

Рудко знал, что профессор, прежде всего, дорожит своим спокойствием, и любое нарушение этого спокойствия приводило профессора в бешенство.

«В такой момент лучше всего ему угождать, — думал Рудко, — и терпеть».

Но на этот раз молодой человек испытывал удовольствие от неряшливого вида своего благодетеля. Рудко чувствовал себя связанным со всем, что касалось Белинова. Если бы зависело от него, он не допустил бы никаких осложнений. До некоторой степени Рудко недоумевал: почему дело Белинова так глубоко задевало профессора?

Тысячи препаратов и специалитетов, биохимических изобретений и медикаментов прошли, были просмотрены, анализированы и пущены в обращение. В десятках случаев профессору Биловену приходилось давать письменные объяснения медико-фармацевтической палате, защищая свой тезис свободы изобретения. Публичная лекция против бюрократизма и за научную инвенцию с особенной желчностью взбудоражила профессора. «Пусть идет… пусть идет» — было любимой его поговоркой.

Такая терпимость была, по мнению Овеса Рудко, одной из положительных черт профессора — уж во всяком случае он то вряд ли бы нашел аргументы, чтобы возразить против этого. Разумеется, Рудко заметил, что профессор Биловен горячится, когда нужно одобрять и рекомендовать препараты больших фирм, особенно «Гольдман и К°».

«Раз не вреден, — прикрывая характерную самодовольную улыбку, возражал он на замечания сотрудников, — не будем придираться от избытка научной совести… Я не люблю педантов…»

Но сейчас как будто профессор Биловен был пойман врасплох. Рудко наблюдал за ним не то с тревогой, не то с известным злорадством. Он надеялся, что изобретение Асена Белинова блеснет необыкновенной комбинацией, удивительной по простоте, но великой по своему синтезу.

Рудко знал — великое всегда поражает своей простотой.

От времени до времени он поглядывал на аппаратуру коллеги Ладженко — человека, пользующегося полным доверием профессора, который всегда в особо деликатных случаях был там, где профессор Биловен хотел получить нужный ему результат…

Рудко знал, что, несмотря на постоянные доказательства честности, абсолютной дискретности и научной добросовестности со стороны остальных сотрудников, профессор Биловен проявлял скрытое недоверие к ним, подозревая в корысти.

Молодой черноглазый человек, низкорослый и плечистый, также в белом халате и шапочке, и другой, блондин, с толстыми мясистыми губами, сильно близорукий, В очках, тощий и странно подвижный — новые коллеги Рудко — работали вместе с Ладженко с небольшим микроскопом на одном из длинных столов.

Термостат повис на стене как огромная почка, рядом в двух хорошо заткнутых банках находилась какая-то серая пористая материя, от которой по временам отделялись маленькие пузырьки. Очевидно, тут шла ферментация. Маленькая стеклянная трубочка, проходящая через резиновую пробку банок, издавала негромкий звук, похожий на пение сверчка.

В большом стеклянном сосуде, поставленном на небольшую металлическую пластинку, вода вдруг начала кипеть и подбрасывать алюминиевую крышку, которая гримасничала, как пасть допотопного животного, медленно умирающего.

В лаборатории было душно. Вентилятор работал слабо. Воздух был насыщен едкими и кисловатыми испарениями.

Через большие окна вливался свет, который отражался на приборах. В стеклянных сосудах переливались его лучи. По столам и стенам ложились длинные яркие полосы заката.

Когда хронометр, словно задыхаясь от испарений, пробил четыре коротких удара, Белинов вошел в лабораторию с небольшим портфелем подмышкой.