Роман одного открытия - [51]

— Иуда…

Сидящие рядом с удивлением на него взглянули, а Белинов спросил:

— Что ты сказал?

— Сказал Иуда!.. — вскочил, ошеломленный внезапной мыслью, архитектор Дюлгеров. — Часа два мучает меня одна мысль. Я ее отгоняю, стараюсь забыть, а она возвращается все отчетливее… Вы не чувствуете, господа, что среди нас находится чужой, плохой человек? Как змея притаился. Ноя его поймал… Иуда — не хотел его разоблачить. Не знал, кем он приходится хозяевам дома. Или постойте…

Дюлгеров встретил глаза Ноны Белиновой, ему показалось, что заметил упрек в них. Он немного печально улыбнулся и сел на свой стул, втянув голову в плечи.

— Извините, госпожа Белинова, что я нарушил ваше гостеприимство!.. Наверное я пьян.

Он прижал руку ко лбу.

— Но я должен вам признаться, что этот человек меня поразил. В сущности, когда я на него смотрел, внезапно во мне созрела мысль о подлеце. Вот… не знаю… невероятно. Но и я оказался подлецом. Уж если говорить, то нужно было сказать это прямо ему в лицо. Но я ничего не сказал — это был только кошмар. Я прошу у хозяев дома извинения. Я позавидовал д-ру Синилову. Его спокойной, экзотической физиономии. Меня охватила злоба. Я выплюнул яд, как гадюка… И все же, — вздохнул архитектор, — у меня не хватает сил раскрыть истину до конца… — Он снова взглянул на Нону и как будто сгорбился под какой-то большой тяжестью.

Белинов спокойно улыбнулся:

— На этом жестоком самообвинении будем считать инцидент исчерпанным.

— Это был бы очень плохой конец для нашей вечеринки, — проговорил архитектор Дюлгеров, улыбнувшись своей доброй улыбкой… И вдруг, словно на него нашло вдохновение, он встал и поднял бокал, весь преобразившись: — Когда Радионов говорил на чудесном родопском диалекте, мне пришла в голову одна родопская песня. Я хотел вам ее продекламировать, но отвлекся. Я помню ее наизусть. Это бы нас освежило образом девственной поэзии. Хочу искупить мой грех…

И, встретив загадочную и как будто поощряющую улыбку Ноны Белиновой, молодой архитектор тихо прочел:

На меня ли ты, Руса,

снова сердита,

на меня ли ты, Руса,

иль на деревню?

Не на деревню милый.

а на тебя я

снова сердита,

что злым обманом

меня повел ты

все дальше — дальше

на край деревни.

И целовал ты, милый,

лицо девичье.

И обнимал ты, милый,

стан мой девичий.

Ах, если бы только

молчал ты об этом,

а ты взял да похвастался

нашей шинкарке.

А ведь шинкарка —

сестра моей матери.

Когда гости вставали, словно овеянные дыханием молодого леса, с улыбающимися глазами и повеселевшие. Нона Белинова взяла под руки Васко Дюлгерова и своего мужа и пожелала проводить их до угла улицы.

Стояла ясная ночь. На востоке светало. На далеком небе еще светились крупные, осенние звезды. Иней покрывал землю.

Глава XV Д-Р СИНИЛОВ

Со свинцового неба шел дождь, хлеставший по стеклам, подоконникам, стекавший с крыш на асфальт мостовых и образовывавший шумные ручейки вдоль улиц. С востока дул холодный ветер. Ветви деревьев тревожно метались во все стороны, словно старались вырваться из настойчивых и дерзких объятий ветра и дождя.

Служанка Белиновых выкупалась и сушила густые волосы над накаленной печкой, откидываясь назад и открывая груди, которые, выпячиваясь, обтягивали рубашку. Раскрывалось белое, нетронутое, молодое тело. Волосы у девушки подсохли и стали мягче. Посеребренные струи дождя лились за темным квадратом окна. По стеклам стекали светлые струйки воды. Девушка очевидно была довольна. Она улыбалась в маленькое кухонное зеркало, обрадованная своим освеженным видом.

Господ не было дома. Она улыбалась пришедшей ей в голову мысли: «Наряжусь… пусть будет, что будет… в платье хозяйки».

«Чем я хуже ее…» — осмелев, подумала она.

И запахнув кофточку на груди, — может быть от холода или от нескромного глаза, который мог за ней наблюдать из соседнего окна, — служанка пошла в комнаты, тихо напевая уличную песенку.

Немного спустя она принесла фарфоровую баночку, пудреницу и флакон. На дворе ветер продолжал подметать город шумной метлой дождя. Служанка опустила занавеску, зажгла свет и поставила зеркало на подоконник. Обнажив шею, сверкнувшую той неподдельной свежестью, которой дышат только здоровые девушки из народа, она налила в горсть молочно-белой жидкости из флакона и, усмехаясь, как будто немножко виновато, начала быстро ласкать лицо, лоб, шею и обнаженные груди, которые подрагивали, волнуемые движением.

Девушка глубоко вдохнула аромат жидкости, ее глаза увлажнились и засияли здоровой радостью. Немного волнуясь, она открыла пудреницу, взяла в руку розовый пушок, но потом осторожно положила на место.

— Подумаешь! — промолвила она, словно оправдываясь. — Бары вернутся ночью из театра. Завтра ничего не будет заметно. А сейчас будто я барыня… Мне хоть бы раз надеть барынины вещи! Эх, и я тоже — как будто сумасшедшая…

Девушка опять осмотрелась в зеркале. Подражая Ноне, она коснулась кончиком указательного пальца крема в баночке, размазала его по лицу и начала нежно втирать на висках, в щеки и на носу. Тонкий аромат крема закружил ей голову.

— Ландышем пахнет, — прошептала она. Затем захлопала розовым пушком по раскрасневшимся щекам, лбу, шее. Мягкое прикосновение пушка было приятно, она на секунду закрыла глаза и вытянулась, почувствовав вероломную тревогу в крови. Лицо приобрело мягкую и нежную окраску, черты его вытянулись, глаза покрылись влагой.