Роман одного открытия - [50]

— Эта цивилизация, — вмешался Васко Дюлгеров, — до сих пор содействовала не его освобождению, а упрочнению, опутывающих его, цепей…

— Эта твердая кора будет взломана, — продолжал Асен Белинов, — и под нею откроются залежи оригинального творческого начала, с корнями в жизни и мудрости народа. Вот что, по-моему, происходит с Радионовым.

Молодой человек покраснел и как будто хотел что-то возразить. Овес Рудко, сидевший рядом, наполнил его бокал, улыбаясь, чокнулся с ним и, отпив глоток вина, учтиво возразил:

— Но к чему же все же нужно создавать искусственные дарования именно в нашем народе? Нет ли тут противоречия? У нас и без этого рождаются даровитые люди. Ведь как раз это и означает, что мы все еще жизненный и здоровый народ!..

Васко Дюлгеров, окутавшийся облаками дыма и скрывшийся в них как дух из сказок «Тысячи и одной ночи», вдруг вскочил:

— Я отвечу, не правда ли, Белинов? — обернулся он, со своей доброй улыбкой, к Асену Белинову… Белинов, так же улыбаясь, кивнул головой. Было очевидно, что молодой архитектор отдохнул. — Дарования, — его глаза засветились вдохновенным озлоблением, — рождаются — это несомненно. На миллион — одно… В пятьдесят лет — одно. Может быть рождается их много больше, проявляется — сколько? А почему? У нас дарования убивают еще в зародыше. Мы без культурных традиций, без социальной морали… Я говорю о городе. Когда я думаю об утопине, то волнуюсь до глубины души. В чем дело, что меня так смущает? Ведь мы читаем много, иногда черпаем из противоречивых источников… Сейчас мне пришло в голову: Тимирязев! Знаете, этот русский ученый жил в прошлом веке. Некоторые думают — только Франция, Германия, Англия создали науку: Ламарк, Дарвин, Франция — да! Там родились Руссо, Вольтер, Дидро и те, кто создал коммуну. Идея о среде у Тимирязева только теперь мне стала ясна… Среда — это большая штука, жизненная среда… Вот что я хотел сказать: наша среда не поощряет дарований, она их убивает!.. Вы не знаете, особенно врачи, причины большой смертности у нас — при такой природе, солнце, фруктах, овощах, я вам скажу: на пять человек — четверо из нас умирают… от зависти…

На секунду Васко Дюлгеров с состраданием остановил свои темные глаза на Асене Белинове.

— Не у каждого хватает сил устоять, — прошептал он. В глазах у него вновь загорелись огоньки: — У нас даровитому человеку нужно держать меч в руках, как Христо Ботев, или хотя бы палку, как Пенчо Славейков, и быть готовым каждую минуту разбивать головы… Или — еще лучше — быть сожженным на костре, застреленным подлецом, брошенным с пятого этажа, повешенным, зарытым живьем — чтобы не мешал!.. Мы суровы, эгоистичны, жестоки и заражены… подлостью. Наш городской быт эпигонский, мы ошеломлены внешней стороной культуры, которую нам доставляют всеми законными и незаконными путями из Европы тысячи выскочек и европейских ублюдков… И я был в селах архитектором. Видел, видел и в детские годы. Народ погряз в заскорузлом труде, потеряв настоящую веру в город и интеллигенцию. Он уже больше не поет и своих старинных болгарских песен. Даровитые — да!.. Но мы не можем пробиться. Нам не хватает воздуха, участия, опоры в самих себе и в среде… Утопин мобилизует новые силы. Обильная струя дарований в низах… Как поле со зрелыми плодами, потому что в одиночестве и налитой колос погибает, раз он в пустыне… Впрыснутый в могучее тело, в чернозем нашего народа, утопин пробудит в нем неисчерпаемые силы. Закипят они, забурлят. Против мощных сил массовой даровитости… о, против нее подлая посредственность ничего не сможет сделать. Вот, может быть, тогда-то и появится новая мораль, которая будет… душить в зародыше, с корнем истреблять подлеца…

— Нечего сказать, хороша мораль, — расхохотался художник, — душить и истреблять…

— Не знаете вы, — вспыхнул, подстегнутый замечанием художника, Васко Дюлгеров, — не знаете всей правды, хоть и читаете Бальзака!.. С какой силой Французская революция уничтожила принцев, герцогов, сановников, всех тех, кто нагромождал в своих крепостях и замках неслыханные богатства из золота, драгоценных камней, мехов, слоновой кости, шелков и бархата — все, чем могло надарить искусство столетия, — чтобы среди всей этой роскоши раздевать самых красивых и нетронутых девушек из народа и прятаться за каменными стенами от его гнева…

Васко Дюлгеров улыбнулся в сторону историка.

— И за хлеб, не только за девушек, и за свою попранную человеческую гордость крестьяне сравнивали феодальные замки с землей, но вечный герой истории — подлец уцелел — жилистее, закаленнее в огне революции… Это я вычитал у Бальзака. Не «Утопия» Томаса Мора, а «Хартия прав человека и гражданина» является величайшей утопией, выдуманной человеческим гением… В конце концов сливки слизывает подлец… Бисер, как всегда, съедает свинья…

Д-р Синилов, сидевший в стороне, нервно передернул плечами, но этого никто не заметил. Он слегка поклонился Асену Белинову и выразил желание уйти. Прощаясь, он поцеловал руку у Ноны Белиновой, которая смущенно ее отдернула.

Архитектор Дюлгеров не торопясь допивал свой бокал. Вдруг он пристально, как-бы пронизывая, взглянул на д-ра Синилова, выходившего из комнаты. Едва слышно, словно про себя, он прошептал: