Роман одного открытия - [20]

Белинов мечтал о лаборатории на родине с избранным кругом молодых ученых-специалистов, из которой распространится чистое зерно его препарата, главным образом, среди здоровой народной целины.

«Что ж? — думал он. — Если изобретения в военной технике и химии держатся в секрете изобретателем только для нужд его страны, то неужели открытие которое повысит творческие возможности народа, не должно быть сохранено как государственная тайна?»

Белинов видел вознаграждение за свой труд, за свое изобретение в данное время, по крайней мере, в службе своей стране. Нужно догонять более мощные и старые культуры. Отставший народ только благодаря биологической мутации может наверстать потерянное. Эта мутация может появиться после систематического впрыскивания в сильное, здоровое тело молодого человека эликсира утопина. Привычка к труду и физическая выносливость создадут благоприятную среду. Главное, чтобы родились дарования. «Клад», о котором мечтают кладоискатели, находится в крови и в сильном теле болгарского народа. Как сказочное «Сезам, отворись!», утопин сдвинет с места утес, который закрывает сказочные сокровища.

Каждый великий народ начинал свою историческую жизнь каким-нибудь чудом дерзости и воли. Открытие часто ценно не меньше героического направления воли.

Честолюбивые мысли Белинова имели чисто альтруистический характер — они останавливались у золотого порога земли, выкормившей лучшие силы его сердца и ума.

Полный мыслей, которые разжигали самый чистый огонь в его душе, Белинов тронулся в обратный путь в Болгарию. Годы учения истекли. Домой ехал зрелый человек, готовый все силы, дарование и знания вложить в службу своему народу.

Белинов возвращался из Вены уже не один, как и следовало ожидать в силу сложившихся обстоятельств. Его молодая хозяйка, потомок Шафариков, австрийка по отцу, студентка художественной академии, с темно-синими глазами, с мелкими белыми зубами, улыбкой и говором, полными редкого очарования, ехала с ним.

Темные, задумчивые глаза молодого ученого, внутреннее благородство и энтузиазм, славянская горячность, которая иногда прорывалась через внешнюю оболочку сдержанности и обнаруживала внутреннее богатство, любовь к искусству и то, необъяснимо сильное в южанине, в болгарине, которое действует на европейскую женщину взглядом, жестом непосредственно на ее инстинкт, на чувство, очаровали венку.

Несколько вечеров в опере, теплая июньская ночь в тенистом Шварценбергском парке, несколько горячих споров о графике Дюрера, близость, молодость, каприз случая сделал их друзьями…

В миг, задолго подготовленный в их сердцах, она обвила мягкими руками его шею. Он почувствовал как ее алые губы касаются его губ. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он неожиданно взял ее на руки, легко, как ребенка. Прижавшись к нему как испуганный кролик, она вдруг поразила его зрелой страстью. Ее молодое гибкое тело заключило его в жаркие объятия.

Они лежали на кушетке, изнеможенные неожиданно налетевшим на них любовным шквалом… Когда, придя в себя, они медленно отрывали друг от друга губы, им стало ясно, что между ними не существует больше никаких тайн. Золотой сосуд был выпит единым духом и до дна.

Позже при расставании они смутились. Расходились виновато, не глядя друг другу в глаза. Их угнетала ложь, что они снова увидятся, надвигалось неизбежное.

Когда поезд трогался с Венского вокзала, в купе Белинова вбежала с чемоданчиком в руках, улыбаясь, его приятельница. Она нежно опустила голову ему на плечо, приласкала, взглянула полными любви темно-синими глазами и, расцветая в неотразимом очаровании улыбки, решительно заявила:

— Готово! Еду с тобой в Болгарию! Ничто меня больше не связывает с Веной.

Глава VI НЕОЖИДАННЫЕ ВЫВОДЫ ИЗ ДЕМОНСТРАЦИИ СУМАСШЕДШИХ

— На что ты рассчитываешь?

— На что я рассчитываю? — поднял брови спрошенный, стряхивая пепел с сигары в пепельницу. — Подойдем на минутку к окну.

Окна конторы, в которой происходил этот разговор, находились высоко над соседними зданиями. Собеседники взглянули вниз. Три торговых артерии города кишели маленькими людьми, похожими на жуков, с лицами, прижатыми к мостовой. Трамвайные вагоны выглядели детскими игрушками и только свирепое скрипение выдавало их настоящую природу.

— Видишь там напротив, — указал пальцем наш хороший знакомый дядя из Америки, — шикарную парфюмерию с ярко освещенными витринами, к которым липнут прохожие, привороженные видом роскоши? Раньше на этом месте был книжный магазин. В первые годы после войны работал хорошо. Весь мир с каким-то исступлением набросился на книги. Книги. Книги. Книги. Слава богу этому пришел конец. С течением времени люди внезапно перестали читать. И книжный магазин обанкротился.

Вместо него открылся колбасный магазин. Народ набросился на ветчину, берлинскую колбасу, бекон, ливерную колбасу… Но вскоре и тут начало что-то хромать. Люди (главным образом рабочие, служащие и мелкие рантье) покупали колбасы… в аптечных дозах: 50 г, 100 г, ¼ кг. Кризис, безденежье, разные теории о вреде консервированного мяса, распускаемые торговцами зеленью и недоброкачественными фруктами, и — колбасный магазин перестал существовать. И вот наконец этому торговому помещению повезло.