Роман межгорья - [35]
Ожидая здесь встречи с Любовью Прохоровной, Саид-Али невольно вслед за суфи повторял слова:
Мимо него время от времени проходили, повторяя слова молитвы, дехкане в чалмах. У многих из них, точно признак особого внимания к ним аллаха, как лепешки, свисали на грудь синие зобы. Дехкане, привыкшие чтить ученых людей, проходя мимо Саида, повторявшего вслед за суфи непонятные им священные арабские слова, почтительно прикладывали правую руку к сердцу. Но в сердцах таились неприязнь и недоверие к нему.
повторяет коммунист, который хочет уничтожить законы отцов. Так настороженно думали темные, как осенняя дождливая ночь в лесу, старые, изможденные дехкане.
По улице проходили женщины, окутанные паранджой, точно слепые лошади, высоко поднимая вверх свои колени. Все они были похожи одна на другую. Только изредка под густым покрывалом можно было угадать изящную женскую фигуру. Такое же покрывало надевает теперь и Любовь Прохоровна! Она решила носить паранджу, точно мусульманка, чтобы никто не узнал ее, православную женщину, прогуливающуюся с узбеком.
XXIV
Непредвиденная задержка в развертывании строительства — как сломанное колесо в пути! Саид-Али после возвращения из Уч-Каргала и Караташа остался в Чадаке. Конечно, он мог бы поехать опять в Уч-Каргал повидаться с людьми, подбодрить их. Но это с неменьшим успехом делал и Лодыженко.
Саид-Али часто советовался с Семеном, долго и обстоятельно обсуждал с ним создавшееся положение. Лодыженко знал, что Саид-Али был против передачи строительства концессионерам, и не говорил с ним об этом. Но сам был глубоко убежден, что в затяжке, несомненно, виновны люди с концессионными настроениями.
Они рассчитывали подготовить в Караташе хотя бы комнату для работников технической группы, чтобы не гасить пыл в душе людей, которые с таким нетерпением ожидали начала строительства. Саид собирался съездить в Самарканд и еще раз поговорить в Совнаркоме о развертывании работ.
Встречи Саида с Лодыженко, с инженером Мациевским, с техниками всегда были заполнены бесконечными заботами о строительстве.
А когда Саид-Али освобождался от работы, он всегда стремился в кишлак, в горы, подышать свежим воздухом, встретиться с любимой женщиной.
Любовь Прохоровна по вечерам оставляла свою паранджу у соседок, молодых дехканок, и возвращалась домой веселая, возбужденная. Ее Женя получил телеграмму о немедленном выезде в Коканд. Там одному из ответственных работников надо было сделать операцию.
Любовь Прохоровна сама не ожидала, что ее встревожит поездка Жени в Коканд. Там, в больнице, работает медицинской сестрой такая же черноокая, как и Евгений Викторович, Тася. Если бы Тася была на год или два старше, Любовь Прохоровна так не досадовала бы. К тому же знакомые в Намаджане насплетничали о Таисии Трофимовне, о ее роскошной толстой черной косе до пояса.
Люба пыталась сдерживать свое раздражение, но оно вырывалось наружу. А Евгений Викторович и не подозревал о причине раздражения жены.
— Ну чего же, моя Любочка… Понимаешь, меня вызывают…
— Угождай им! У них есть свои врачи, обошлись бы и в этот раз без тебя. Отпуск, называется!
— Поверь, дорогая, мне надо поехать. Я сейчас работаю над книгой и буквально хватаюсь за каждый интересный случай. Если бы меня не пригласили сделать эту операцию, я бы очень сожалел…
— Поезжай, поезжай! Я тоже поеду… в Ташкент, — сказала Любовь Прохоровна, и даже слезы засверкали у нее на глазах.
Евгений Викторович, растерявшись, искал спасения, взывая к здравому рассудку Любови Прохоровны.
— Всего-навсего на три-четыре дня, моя золотая Любочка! Изучай со старым узбеком Чадак, подбери себе компанию и не скучай. Пойдите хотя бы на бахчи.
Храпков, видно, ни сном ни духом не догадывался об отношениях Любови Прохоровны с Мухтаровым.
— На бахчи? — удивленно спросила она. — Да ты с ума спятил! Где находятся бахчи, а где старый узбек, водопад… — и опомнилась. Она покраснела как мак. И вдруг стала быстро-быстро говорить о горах, об узбекских женщинах в красных паранджах…
Из всего сказанного ею Храпков сделал вывод, что рассудок у его Любочки взял верх. Она никуда не поедет и спокойненько будет ждать его в Чадаке, любуясь горами и бурным чадакским водопадом.
— Котик! Ну, поцелуй же свою Любушку еще раз на прощанье… Благословляю, — говорила она, подставляя ему по очереди то щеки, то лоб. Но даже в поцелуях проявлялась врачебная чистоплотность Храпкова, и это вызывало у нее чувство отвращения. И все же она терпела и эти оттопыренные трубой толстые с жесткими усами губы, громкое чмоканье. Его поцелуи, точно печать, штамповали ее щеку или лоб.
Ее даже рассмешили такие поцелуи. Она, как праматерь Ева, зашептала на ухо мужу:
— А помнишь, Женик… перемена климата, воздуха… Ты хотел бы, чтобы я стала матерью?..
— Любочка! — радостно вскричал Евгений Викторович и, схватив жену, сперва неуклюже поднял ее вверх, как ребенка, а затем нежно усадил на диван. — Любочка! — только и мог он произнести.
В этот раз Любовь Прохоровна, вполне искренне, взяла обеими руками голову мужа и, притянув к себе, поцеловала его так, как никогда не целовала за все годы их совместной жизни.
