Роман Ким - [128]

Роман Николаевич, лучше осведомленный о судьбе супруги, никогда не забывал ее и в начале войны, получив, очевидно, намек на возможность определенных послаблений в режиме, написал письмо в руководство НКВД с просьбой пересмотреть дело Мариам Самойловны. Просьба ценного заключенного была удовлетворена, и 29 мая 1942 года — через пять лет и один месяц после ареста — Мэри Цын доставили в Москву. Она тоже начала заниматься переводами с японского и — ждать. Во Внутренней тюрьме НКВД на Лубянке она общалась с бывшей японской актрисой Окада Ёсико, та даже нарисовала портрет Мэри, а жена Кима рассказала японке о своем муже, имевшем знакомых (Сано и Хидзиката) среди японских театральных деятелей. Работала Мариам Самойловна, видимо, хорошо, опасений не вызывала, никто не сомневался в том, что никакая она не шпионка, и в конце концов начальство решило, что дальше она может ходить на службу в «шарашке» из дома. 13 марта 1943 года Особое совещание при НКВД СССР, которое отправило ее в лагерь, отменило свой же собственный приговор, и 22 марта Мэри освободили.

Сразу поехать к сыну в Башкирию, где в одном из колхозов жила ее сестра, не получилось. Уехала только в июне. «Вива был ошеломлен от счастья. Всё казалось ему сказочным… Вива придумал страну Лучезарию и стал рисовать карту своей страны, где будет жить счастливо, — вспоминала Мариам Самойловна. — Но действительность была другой. Перед собой он видел озабоченную маму, которая не знала, как поправить его здоровье, чем накормить и во что одеть»^[431]. Жизнь в Башкирии была невыносима. В школе мальчик числился «сыном врага народа» и вынужден был каждодневно терпеть унижения. Творческая натура его находила выход в литературе. О своей жизни в качестве ссыльного ребенок написал трогательный до слез рассказ «Школа», который потом причислят к «лагерной» литературе. Но лагерной в то время были вся страна, вся жизнь.

В Москве профессор Н. И. Конрад, недавно вышедший из той же «Внутрянки», устроил Мариам преподавателем Института востоковедения, где руководил кафедрой. Жизнь начала налаживаться. Мужа — Романа Кима вернули из Куйбышева в столицу. Видеться с ним, конечно, не получалось, но сама мысль, что он рядом, в более или менее нормальных условиях, радовала. Радовал и сын. «Война близилась к концу. Вива пошел в пятый класс, стал круглым отличником. Он твердо решил заниматься литературой. Вива записался в детский зал Ленинской библиотеки, где проводил ежедневно не менее двух часов, и показывал мне списки прочитанных книг. Как и все дети, он играл в войну, “добивая фашистов”, радуясь нашим победам. Но история Вивы грустная. Сказка не состоялась. Он был слаб и заболел тяжелой и неизлечимой болезнью легких. Я увезла его в больницу и была с ним до самой смерти. 26 февраля 1944 года в Морозовской больнице Вива скончался»^[432].

По одной из версий, смерть ребенка навсегда развела Мариам Цын и Романа Кима. По мнению М. Ю. Сорокиной, дружившей с М. С. Цын в последние годы ее жизни, супруги так сильно переживали потерю ребенка, и так много напоминало им о погибшем Виве, что они не могли больше находиться вместе. По другой версии — Мэри вернулась из лагеря не одна, а с новым мужем. Поэтому, выйдя из тюрьмы в декабре 1945 года, Роман Ким пошел не к жене, а к другу — Владимиру Шнейдеру. Тот тоже сидел — во время проверки злоупотреблений НКВД в Азербайджане перешел дорогу Берии и пять лет скитался по тюрьмам. Так же, как и Ким, он хорошо знал принципы работы следственной системы родного ведомства и непрерывно его путал, забрасывая следователей всё новыми показаниями и жалобами. В 1942 году это прекратилось. Вернув Шнейдеру форму, в которой он был арестован в 1937-м, его отправили рядовым бойцом в окопы Сталинграда, где он вызывал недоумение однополчан своим кожаным чекистским регланом образца 1937 года, к которому так не шла обычная «трехлинейка». Шнейдер «кровью искупил судимость», стал офицером Красной армии и в 1945 году закончил войну в Праге в звании майора и в должности командира автомобильного батальона 18-й армии, где служил вместе с будущим советским лидером Леонидом Брежневым^[433].

С сестрой Владимира Любой Ким когда-то лихо отплясывал на вечеринках в клубе НКВД на улице Дзержинского. Встретившись снова после тюрьмы и войны, они уже никогда не разлучались. Любовь Александровна Шнейдер стала третьей, не последней, женой Романа Кима, но последней его любовью. Те, кто познакомился с семьей Ким-Шнейдер (Любовь не стала менять фамилию), пребывали в уверенности, что эта женщина прожила с ним всю жизнь: так трогательны, искренни и напоены любовью были их отношения. Японский журналист, пожелавший остаться неизвестным, но в детстве часто бывавший в доме Кима, узнав, что Любовь Александровна не была первой супругой Романа Николаевича, долго не мог в это поверить, а потом в своих воспоминаниях подчеркнул этот факт: «Ким в это время жил почти рядом с пресс-центром на Зубовском бульваре вдвоем, выходит, что со второй красавицей-женой, которую звали Любовь»^[434]. Как писатель, он только один раз намекнул на свою прежнюю любовь в повести «По прочтении сжечь»: любимую женщину лейтенанта Уайта, с которым у Кима явно есть что-то общее, зовут Марико, что напоминает варианты имени Цын: Мариам, Марианна, Мэри. «Марико искоса посмотрела на Уайта. — Сейчас угадаю. Вы молодой ученый, преподаватель истории японской литературы в университете, специалист-ориенталист. Да? — Вы почти угадали. Я изучаю Японию…»