Роман Флобера - [48]

В этот момент, когда я только взялся за любимую тему кривизны исторических параллелей, в окно постучали. Старушка облегченно вздохнула. Хлопнула дверь. Вошел крепкий детина с длинными черными патлами, а-ля Гойко Митич.

– Это ты, Николай? – с порога, без здрасте, шмякнул амбал.

– Да, а вы кто, проходите, садитесь, если, конечно, хозяйка позволит. – Я пьяно и радостно подмигнул бабке.

– Меркулов?

– Он самый, а вы кто? – Я даже привстал и протянул руку. Но между ног куда-то ринулся котяра, лишая меня равновесия, и я опять брякнулся на стул.

– Давай-ка выйдем, побазарить нужно.

Я кивнул и пополз за ним на свежий воздух.

«Сосед, наверное, познакомиться хочет», – шевельнулось в голове. Мы прошли через сад на дорогу к ведерку с яблоками. Дворняга на цепочке даже не открыла глаз, лишь полуподняла ухо. Синь неба уже переходила в васильковщину. Видимо, уже вечерело. Редкие машины проскакивали по дороге. Метрах в пятистах две курицы пытались пересечь трассу и сильно шугались по этому поводу.

– Ну и? Познакомиться – это можно…

Я опять протянул руку и сразу же ощутил противную соленость во рту.

«Что же я не купил соленых орешков к вискарю, это же так вкусно», – почему-то подумал я.

Он треснул меня по лицу еще. Потом еще. Я упал. В ход пошли его кроссовки Reebok. Эти громадные иностранные буквы то приближались к лицу, то удалялись. Удары по телу я ощущал слабо. Просто что-то отдаленно и гулко вздрагивало в организме. Мужик молчал, только иногда протяжно ухал. Наконец он еще раз пнул меня в лицо, отчего я опять увидел волшебное васильковое небо, и заговорил:

– Значит, так, подонок, скажи спасибо, что я добрый. За такие вещи тебя надо кончать. Если еще раз подойдешь к сеструхе моей, Масленниковой Веронике, а-а, вспомнил такую, зашевелился, на еще тебе для лучшей прочистки памяти! Запомни, если чего еще услышу о тебе – найду из-под земли! И туда же закопаю! – заржал патлатый, выдохнул и достал пачку сигарет. Закурил.

Это ж надо такую чистую, честную девчонку, сестренку мою, Вероничку, заманить, запереть в квартире и драть с утра до вечера. Хорошо, что мне бабушка, э-э, Софья Андреевна все рассказала, козел ты вонючий. Надо тебя было бы на зону сунуть, чтоб тебя там петушили! Чтоб знал свое козлиное место! Но Вероника просила тебя не сажать. Пока. Я все твои адреса-телефончики знаю, и в случае чего… Вот, урод!

В голове моей мельтешил какой-то чертополох. Я лихорадочно пытался понять, при чем здесь Софья Андреевна, Вероника, брат какой-то… Но неведомая центрифуга вертела перед глазами обрывки чужих лиц, мультяшных рож животных, грядки парадного строя на Красной площади детства, выпуклое лицо подполковника, командира ракетной части, где я когда-то служил… И вся эта круговерть и не думала тормозиться!

– Э-э, – попытался пошевелить мгновенно вспухшими губами я.

– Ах, ты еще там чего-то вякаешь?! На-а!

Потом он долбил меня еще и еще. Потом вроде как стихло. Потом я очнулся от ощущения свободы одиночества и пополз к дороге. Потом по трассе заурчала машина и затихла. Потом меня тащил до машины какой-то грузино-армянин. Я плакал, захлебываясь в кровавых соплях. В голове отвратительно бубнились строчки из Лермонтова: «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла… Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла…»

Потом секунды и часы тряски в машине. Наконец вроде как дом. Я выгреб все деньги какие были, тысяч пять – семь, и отдал водиле. Если бы не он…

Ночью я очнулся. Страшно болело лицо. Как там у классика: «Лицо болело на столе, лицо болело…» Неожиданно, четко и резко понял, что все произошедшее со мной – правда. Перед глазами замаячило лицо девушки с фотографии в комнате Софьи Андреевны. Это же была Вероника, только маленькая, лет в десять! Как же я сразу не сообразил! Я дрожащими пальцами набрал номер Вероники.

– Але. Привет. Чё так поздно? – Недовольный голос девушки сонно дул в трубку.

– Значит, так, любезная. Ты меня не знаешь. Я тебя не знаю. Мы вообще не знакомы. Воспитанница! Спасибо тебе, милая сучка, за прекрасно проведенные деньки. Особенно за вчерашний. Пламенный привет братцу и старой манде Софье Андреевне! Чтоб она сдохла! Все. Кончилась, дорогая, у тебя малина. С квартирой разбирайся сама! Чтоб никогда я больше не слышал твоего гадского голоса. Домой не смей звонить. Никогда. Дерут ее без продыху, видите ли! Все.

– Коленька, что случилось?!

Я швырнул телефон об пол, затем аккуратно поднял его, вынул сим-карту и выбросил в форточку. В холодильнике было полбутылки коньяку. Осторожно налил в чашку и выпил немного, потом завыл и рухнул на кровать.

Дней двадцать, кто считал-то, я пил, не выходя из дома. Только иногда посылал соседа за новыми порциями. Городской телефон я выдернул из розетки той же ночью. Вообще ни о чем не думал, тупо пялился в телевизор, смеялся над шутками Петросяна и жрал.

Потом я бросил пить, потому что наступила зима и кончились деньги. Я вспомнил, что где-то в середине восьмидесятых я тоже вышел из дома попить пивка в маечке. И завис в гостях на неопределенное время. И когда все закончилось и я выходил из дома приятеля, моя маечка на фоне зимних шапок и шуб смотрелась весьма вызывающе. Меня вдруг пронзила мысль. А что я, кусок дебила, тогда в гостях не взял свитер какой или хотя бы презерватив вязаный на голову?!