Роман Флобера - [28]

– Да ладно, Коль, какие наши годы…

– Ну не знаю, не знаю, какие там ваши… Да, на днях вот позвонил еще один приятель. Тоже в нашей школе учились. Только он постарше, лет на пять. Мы с ним периодически общаемся по журналистике. Так вот, звонит и чуть не плачет. Я ему: «Чего случилось?» А он сквозь реальный рев: «Знаешь, Коль, перечитал «Двенадцать стульев» Ильфа с Петровым и впервые обнаружил, сколько лет было Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову. Пятьдесят два! Получается, что этот гадкий, идиотский старикашка – мой ровесник!» Ну, тут-то я и сам расстроился. Допер, что до возраста моего приятеля и Воробьянинова ой как недалече!

– Ладно, не ной. Короче, изобрази что-нибудь типа того, что сейчас плел! Денег заработаешь. Тебе деньги нужны. У тебя же на шее трудный подросток.

– А ты-то откуда знаешь?

– О твоих подвигах на ниве просвещения вся Москва гудит! Интересно, ты ей пихаешь с утра до вечера или все же с вечера до утра?

– Да иди ты!

– Ладно, ладно, все понимаю, тяжелая мужская доля, – продолжал веселиться Никита. – Одно непонятно: почему ты себе нормальную бабу не заведешь, семья и все такое…

– Так, еще пару слов…

– Все, все, молчу, иди пиши, но все же правда, интересно…

Я для приличия шваркнул дверью и… отправился писать статью. Интересно им, блин! Завел бы как я, идиот, себе какую-нибудь Веронику, а потом бы хохотал.

«Да и вообще, – опять шваркнул в голову приступ патологического маразма, – может быть, если бы каждый московский журналист, а их сейчас полно развелось, взял бы для облагораживания хотя бы одну падшую женщину, то с проституцией в родной столице было бы покончено раз и навсегда. Тогда бы получилось светлое будущее! Ага, здрас-сте! Вселенский бордель бы получился! Содом, с переходом по лестнице направо, в Гоморру! Ой, господи, может, мне и правду лучше ко врачу сходить, к психотерапевту там… Или уж сразу в дурдом, с походными вещами?!»

Засев за компьютер, я не мог избавиться от восхищенно-завистливых взглядов журналистов вокруг. Что-то здесь нечисто. Завидовать мне может только приговоренный к смертной казни, неизлечимо больной паралитик. А окружающие корреспонденты обоих полов выглядели вполне бодрыми и здоровыми. Статью я накидал скоренько, минут за сорок.

Статья

Здорово! Ну, ты как? Отлично! О, кого я вижу! Привет, привет… Боже мой, ты уже совсем лысый! Как там, у классиков, где же ваши локоны?! Ну, я-то – это ясно! Ну как ты? Что, где? Понятно. А помнишь, как мы в пятом классе «запорожец» на металлолом сдали? А какого цвета были трусы у Нинели – преподавательницы по русскому и литературе? Я-то, конечно, помню. Розовые. По колено. Еще кто-то в сортире написал: «Нинель – на панель!» Ах, это был ты?!

Да, время, время… Сколько твоему-то уже? Двадцать шесть?! Кошмар какой. Я все думаю, что сам болтаюсь где-то около этого возраста, а тут – нате! Если считать, что мы ровесники, а твоему сыну уже двадцать шесть, то получается, что я – старый пердун. Ужас какой!

Нет, не вышло. А черт его знает! Ну, давай, что ли, по чуть-чуть, чисто символически, за встречу, так сказать. У тебя что? Французское? А какого года? Да, представь себе, разбираюсь. Я, представь себе, какая хохма, отработал десять лет алкогольным обозревателем в одной газетке. Сам понимаешь. Да, цирк. А если я больше ничего делать не умею? Стоп, стоп, стоп. По полному не надо, да не эстетично это – из пластика пить. Не в «Макдоналдсе»! В руках мнется, в карманах трещит, да и экология швах – нитраты, триклозаны и прочий дихлофос. Ладно, эту допиваем из пластика, а уж дальше – ни-ни. У меня же печень, желудок, ноги, да и голова, в общем, тоже! Короче, вся наша молодость болит!

Хо-ро-шо-о! Клубничкой ранней отдает. Этакой предрассветной, со слезой. Зажигалка есть? О чем это я говорил? А-а, вот. Смотрю я на наших баб и думаю: чегой-то они такие старые? Мы-то вроде еще ничего: ну, полысели, ну, животы при движении о коленки бьются, ну, скрючило чуть-чуть… И что? Огонь-то в глазах горит! Практически вечный! А ты вон посмотри на Юльку. Точная копия ее мамы, когда она приходила на родительские собрания. Думаешь? Слушай, а я не сообразил, что тогда ее матушке было меньше лет, чем Юльке сейчас! Открывай. Но из пластика – последний раз. Хо-ро-шо-о! И главное – холодненькое.

О-о, привет! Как ты? Отлично. Конечно, буду. Я, правда, последнее время от крепких напитков отказываюсь. Голова болит сильно. На третий день. Первые два дня ее просто не ощущаешь, а на третий – болит, проклятая! Ну, ради такого дела давай вискаря. Это уж слишком. Ну, раз так, поехали! Так вот, оказалась она такой стервой. Позвонишь, к примеру, с днем рождения поздравить, а она в течение десятков лет один вопрос талдычит: «Как, Коленька, не выпиваешь ли?» Ни здрасте, ни привет. Совершенно верно. Все без исключения. Давай. Сейчас, подожди, я отдышусь. А Шапиро где? Ясно, что не в Моршанске. А Игорь Расс? Тоже в Штатах?! Хм. А эта, как ее, Ланцман? Слушай, а кто же тогда в Израиле живет?! Понятно.

Эй, поколение пепси, сходи в учительскую, там в семьдесят восьмом году стоял графин с водой. Так вот, графин не бери, а стаканы тащи сюда. Что?! Сколько?! Не давайте ему пятьсот рублей! Зря. Смотрите-ка, неужели стаканы тридцать лет здесь так и простояли?! Хочется рыдать и плакать. Рвать и метать. Как кончилось? У меня вермутяшка есть. «Мартини». Смешаем, взбалтываем. Тоже мне, Джеймс Бонд нашелся. Это ты у себя в «Газпроме» пальцами тыкать будешь. Вон ветку оторви, вспомни молодость. Пусть из меня завтра сделают голову профессора Доуэля, но сегодня… Отлично, и, главное, такая легкость в организме.