Роман для женщин - [42]

Тесаржову бьет муж. Об этом сказали мне Власта и Зденька. До сих пор — спасибо макияжу — ей удавалось скрыть это, но после Сильвестра все окончательно выплыло наружу — сломанный нос и разбитую бровь едва ли можно запудрить. Романа утешает начальницу перечнем знаменитых женщин, также переживших домашнее насилие.

Но особого толку от этого пока нет.

2

От издателя «Разумниц» мы все получили билеты в Национальный театр — на «Марышу»[77].

Позвонив маме, я спросила, не отдать ли мне кому-нибудь билеты, учитывая бабушкино состояние, но мама сказала, что с удовольствием пойдет со мной; нам, дескать, надо развеяться.

От спектакля мы обе были в восторге: Зузана Стивинова в роли Марыши потрясла нас. Мы долго растроганно молчали, когда морозным вечером шли к ближайшей остановке метро.

— Знаешь, о чем я подумала? — наконец говорит мама.

— Нет, — стучу я зубами.

— Ситуация Марыши трагична, поскольку она любит Францека, а не Вавру. Но что, если у женщины нет никакого Францека?

Мама искоса смотрит на меня, сильнее прижимая ворот пальто к шее.

— Или если она вечно не уверена в своем избраннике? Что, если она во всех своих знакомых всякий раз сомневается? Что, если эта вечная неудовлетворенность, вечная неуверенность в правильности своего выбора обрекает ее на вечные поиски?

— Поговори со мной об этом! — вырывается у меня.

— Не лучше ли сдаться? Положиться на чью-либо сильную волю? Позволить подчинить себя? Просто избавиться от невыносимой ответственности за свое собственное решение…

Я понимаю, что мама имеет в виду.

— Мы сами выбираем — вот в чем проблема. Отсюда наша неудовлетворенность, — говорит она. — Осознание неизбежности, возможно, пошло бы нам на пользу. Все будет так, как есть, и не иначе. Такова жизнь. Что, если нам нужно просто понять это?

3

После возвращения с Канар Ганс звонит маме через день; два-три раза в неделю звонит она ему. Они говорят по-немецки, так что я почти ничего не понимаю, но, когда разговор кончается, мама всякий раз выглядит грустной.

Я делюсь с Оливером. Он ничего не говорит по этому поводу, лишь пожимает плечами.

Несколькими днями позже он цитирует мне абзац из романа Дугласа Коупленда «Generation X», который как раз читает: «Группа людей, склонных к хроническим путешествиям в ущерб собственной долгосрочной экономической стабильности и прочному тылу и отмеченных тенденцией поддерживать трагические и супердорогие телефонные любовные связи с индивидами, отзывающимися на имя Серж».

Он удовлетворенно замолкает.

— В данном случае на имя Ганс, — добавляет он.

Но в середине января из нашего богницкого факса вылезает подтвержденная заявка на билет до Гамбурга. Мама моментально отменяет несколько с трудом найденных заказов на перевод и снова отдается той центробежной силе, которая уже с юных лет гонит ее прочь из Чехии. Со шкафа в прихожей снимает свой лучший чемодан и начинает продуманно паковаться. Она вновь полна энергии. Улыбается.

Мама только в движении чувствует себя в безопасности.

4

Самолет вылетает утром.

Мама встает в половине шестого, через четверть часа вылезаю из постели и я. Перед зеркалом в прихожей мама феном досушивает вымытые волосы. Я встаю рядом с ней и наблюдаю эту обалденную разницу — я в мятой ночной рубашке, заспанная, со сбившимися волосами и опухшими со сна веками; мама, умело подкрашенная, в новом брючном костюме, полна драйва.

— Ну пока, любимая, — целует она меня перед отходом. — Береги себя.

— Счастливого пути, мама, — говорю я. — Удачи тебе.

Я закрываю за ней дверь и выхожу на балкон. На соседнем балконе стоит Жемла в красном болоньевом костюме и курит. Я делаю вид, что не замечаю его. Мама садится в такси, и мы долго машем друг другу. Замечаю, что машет и Жемла. Такси трогается, мама прижимает ладонь к заднему стеклу.

— Куда и надолго ли? — спрашивает Жемла непривычно коротко.

— На две недели. В Гамбург, — говорю чуть виновато. — Доброе утро.

— Доброе.

Он тушит сигарету, но остается на балконе. Слышу, как Жемлова что-то кричит. Я возвращаюсь в квартиру: везде удивительно пусто. На меня сразу наваливается одиночество. Уснуть уже не смогу. Варю кофе и читаю вчерашнюю газету. В восемь звонит мобильник — это Оливер отправляется на работу.

— Не проспали? — говорит он.

— Нет.

— Когда вылет?

— В полдевятого.

— Не грусти.

— Хм.

Он с минуту молчит.

— Я хочу предложить тебе, — говорит он, — переехать ко мне.

— Нет смысла — на эти две недели. Я теперь ежедневно у бабушки.

— Я не о двух неделях, — поправляет меня Оливер. — Я имею в виду — насовсем.

Глава XXV

Чего боится Лаура? — Оливер и классные собрания — Цитата из Гавличка — Влюбленный Мирек

1

СТАРОХОЛОСТЯЦКАЯ КРЕПОСТЬ ЗАВОЕВАНА! — пишу эсэмэску Ингрид.

У меня такая радость, что я готова была послать ей летящее сердце, но, к счастью, вовремя вспомнила про свое твердое решение никому не посылать ни одной из этих дурацких картинок (мы же не индейцы, чтобы общаться с помощью пиктографического письма). Да, я радуюсь и одновременно боюсь совместной жизни с Оливером.

Боюсь за свою личную жизнь, за свои каждодневные привычки.

Боюсь, что мы станем друг для друга обыденностью.

Боюсь, как бы Оливер не начал действовать мне на нервы.