Роман без названия - [2]

Он всегда остро переживал социальную несправедливость. Он первым в польской литературе показал крепостных и как равноценных членов общества, и как равноценных литературных героев. Ему всегда были глубоко чужды любые проявления шовинизма. И вопреки давним навыкам и исторически наросшим предубеждениям поляки, украинцы, белорусы, евреи, литовцы, представители других национальностей бывшей Речи Посполитой появлялись на страницах его произведений как «равные перед богом», характеризовались не по национальным и конфессиональным признакам, а по личным качествам.

Крашевский был первым из польских романистов, кто разглядел новые, только еще назревавшие проблемы, едва вырисовывающиеся в связи с этим конфликты и появляющиеся типы, которые порождались преобразовывающейся на буржуазный лад реальностью. Его многогранная деятельность и феноменальная работоспособность снискали ему при жизни славу «титана труда» и «человека-института». Автор свыше шестисот томов, он превзошел Бальзака и Дюма-отца — феноменов литературной плодовитости.

Польский роман, имевший весьма давние традиции[1], но художественно уступавший поэтическим жанрам, Крашевский первым поднял до уровня ведущего жанра и снискал европейскую известность. Многие его произведения вскоре после польских изданий появились в переводах на немецкий, русский, французский, чешский и другие языки. Он был первым писателем, которого чествовало все польское общество, разные его социальные и национальные прослойки.

Пятидесятилетний юбилей творческой деятельности Крашевского, отмечавшийся 3 октября 1879 года в Кракове, собрал представителей всех расчлененных польских земель, став своеобразной манифестацией польской культуры и одновременно литературным событием для всей Европы. (В его организации приняло участие европейское сообщество писателей. Тургенев, который не смог приехать, прислал теплое приветствие.) Еще при жизни Крашевского молодая плеяда польских писателей, которым суждено будет стать олицетворением крупнейших свершений национального реализма (Прус, Ожешко, Сенкевич, Конопницкая), признала его своим предтечей и учителем. «Как ветки от дерева, — писала Ожешко, — так и мы от него берем свое начало».[2]

Произведения, вошедшие в эту книгу, относятся к временам литературной зрелости писателя и одновременно в какой-то степени отражают художественную и идейную эволюцию до конца своей долгой жизни не стареющей и ищущей творческой личности Крашевского.

«Роман без названия» (1854; немецкий перевод ок. 1879, болгарский ок. 1889) создавался Крашевским в Житомире, куда он переезжает из деревни Губино Луцкого повета. Атмосфера затхлого мирка губернского города, внутренняя раздвоенность художника, ощущающего противоречие реальности и стремящегося обрести целостное видение мира, в переломную пору безвозвратно уходящего под напором капиталистической реальности привычного традиционного уклада, — все это, остро переживаемое самим автором, обретает жизнь на страницах романа, в чем-то глубоко исповедального и поэтому проникновенного в самой тональности повествования.

Станислав Шарский — польский собрат «новых людей» русской литературы того же времени — выбирает жизненный путь вопреки шляхетским традициям, а значит — и мнению своей среды. В тяжелой борьбе за существование он теряет все, отстаивая себя — свои самостоятельно выработанные представления. Крашевский не делает из него титана и фанатика идеи. Поэтому-то так правдиво, художественно убедительно предстает этот образ наивного в быту, неискушенного и в чем-то беспомощного в житейском море, но непреклонного в верности своим принципам литератора.

Писательская среда, мир меценатов и книгоиздателей, приспособленчество и аморальность окололитературного мирка — все это документально отражает свое время, а определенными своими гранями соприкасается с современностью. Не менее интересна нравоописательная, социальная сторона романа. Здесь взаимно переплетаются достоинства Крашевского-историка, Крашевского-социолога и Крашевского-художника, во многом, как, например, в описании жизни еврейской среды, открывая пути Э. Ожешко и другим демократически мыслящим писателям Польши. Самоотверженный и трагичный образ Сары — это одновременно и далеко выходящая за рамки романа проблема, отражающая не только вызов обществу, брошенный главным героем, но и твердую позицию писателя, продолжающего в этом отношении линию таких великих своих современников, которые вынуждены были творить в эмиграции, как Мицкевич и Норвид.

Если действие этого романа происходит в польской среде на территории Российской империи в конце 40-х — начале 50-х годов, то герои «Дневника Серафины» (1875) живут «двадцать лет спустя» в Галиции — той части давней Речи Посполитой, которая оказалась в границах Австрии.

Общая система повествования отражает изменения в мировидении писателя и в его творческой манере. Еще чувствуются отзвуки социального тенденциозного романа, так свойственного Крашевскому середины 40–50-х годов. Однако как же изменился его облик! Тогда он, а теперь, в 70-е годы, его литературные ученики и последователи — Сенкевич, Прус, Ожешко, обличая общественные пороки, изображая трагические судьбы, сочетали это с оптимистической верой в решение всех проблем на пути социальных реформ. Теперешний же Крашевский обращается к традиционным моральным ценностям. Прежде всего в них он видит барьер на пути зла. И, веря в человека, в нем самом он ищет силы, способные исправлять несправедливый мир. В этих своих воззрениях он близок многим современным писателям, в том числе и русским (творчество которых хорошо знал), в частности, Тургеневу и Толстому.