— Виновата не ты, — сказала она тихо.
— Галямов — это Хабир, — объяснила я.
— Я поняла, — послышался ответ. — А еще что ты получила?
— «Ждем беглянку съемке шестого сентября. Венера, запятая, Венера, Фатыма, Роза, Альфия, запятая, другие»… И еще: «Встречаем аэродроме. Лена, обе Маи».
— Может быть, ты и помогла… Все вместе, конечно, — сказала бабушка. — Шила, говорят, в мешке не утаишь! Ну, а четвертая телеграмма какая?
— Четвертая? Маленькая… «Жду свою невесту. Анвер».
— А кто же ждет: пастух или Анвер? — с улыбкой в голосе спросила она.
— Написано: Анвер.
— Значит, надеется…
— Ну что вы, бабушка, он ведь умный парень!
— Тем более! — засмеялся голос в трубке.
— Не смейтесь! — невольно улыбнулась и я. — У меня к нему отношение, как у Альфиюшки к утюгу. Хоть и громадный, и железный, а почему-то кажется ребенком и тянет запеленать!..
— Умный парень и… хочется запеленать? — весело удивилась она.
— Ну… Не знаю, как объяснить! Он так горячится, что не успевает обдумывать… Как маленький… Ему постоянно от всех влетает, хотя он лучше всех.
Мы рассмеялись.
— Значит, сейчас отправляешься в аэропорт? — сказала она уже серьезно. — Буду гордиться, если хорошо исполнишь роль.
— Я буду стараться!
На прощание она сказала:
— Благодарю, что ничего не скрыла. Всегда будь человеком… И… — она помолчала, — надеюсь, не забудешь меня на своей родине…
— Бабушка! Бабушка! — закричала я.
В трубке была тишина, хотя я знала, что нас не разъединили.
— Вы не так говорите! — крикнула я. — Меня вырастили и в России и в Башкирии одинаково… Моя родина — Советский Союз! Понимаете! Вы меня слышите?..
Тут что-то щелкнуло мне в ухо.
— Вы говорили десять минут, — проскрежетал металлический голос в трубке.
Я так стремилась на «Батыр», что бегом поднялась в маленький самолет-грузовичок, летевший в те края. Торопливо усевшись, склонилась к окну, чтобы проводить взглядом землю… И вдруг услышала:
— Можно сесть рядом с вами желчному человеку в берете?
— Ах! — только и вырвалось у меня.
Он уже уселся рядом и, стащив с головы знаменитый берет, протянул мне руку:
— Здравствуйте. Моя фамилия Ильин. Короткая фамилия. Вам будет удобнее записывать, когда я в следующий раз возьмусь пожирать чужую порцию курятины!
— Какой ужас!.. Простите…
Я вскочила, но самолет побежал по взлетной дорожке, и я упала прямо на руки… человека в берете. Он усадил меня и рассмеялся с большим удовольствием:
— Ну вот теперь, когда я так жестоко отомстил и утолил свою кровожадность, можно поговорить о деле. Я рад познакомиться с вами, Рабига Мансуровна. Вы даже не представляете, как рад!
Я не в состоянии была вымолвить и слова. Он сам взял мою руку и еще раз пожал. Самолет был уже в воздухе.
— В конце концов мы, вероятно, сумели бы правильно разобраться, но ваше письмо дорого другим: преданностью искусству, преданностью делу. Подрастающее поколение порадовало нас, стариков…
— Но что же решили? — смущенно спросила я.
— Мы с вами летим, чтобы присутствовать на общем собрании всего коллектива. А что скажут люди, вы знаете сами… Это, так сказать, соблюдение необходимой формальности.
— А срок! Срок-то разрешат продлить?
Он продекламировал, улыбаясь:
Пускай на глобусе ты кажешься листком,
Занесенным случайным ветерком,
Башкирия моя! Твой сын простой,
Я восхищен твоею красотой!
— Значит, продлили, несмотря на возражения директора киностудии!.. — уверенно воскликнула я и тут же испуганно умолкла.
«Неужели не вычеркнула свои отзывы о директоре? И что мне дались эти брови!..» — подумала я и, заикаясь, пробормотала:
— Его… Ему… Он…
— Он, по всей вероятности, перейдет на другую работу, — лукаво рассмеялся мой собеседник и вдруг побледнел до какого-то зеленого цвета.
— Извините, я, пожалуй, должен прилечь… Полеты переношу неважно…
Я постаралась поудобнее устроить его на жесткой металлической скамейке.
— Спасибо, Рабига Мансуровна! — сказал он и закрыл глаза. — А диагноз вы поставили правильный: больной я человек, совсем никудышный… Наверное, не возьмете меня на свой кинобуксир?
— Куда-а?
— Ну, так вы же подобрали целую команду для собственного буксира номер тринадцать, плавающего по волнам искусства…
Он открыл глаза, а я сделала вид, что мне вовсе не стыдно.
— Моя роль очень маленькая, для того чтобы стать к рулю, — попыталась я отшутиться. — Меня и на экране-то не очень заметно будет, судя по сокращениям танцев невесты…
— Ошибаетесь, Раюша! Вы позволите называть вас так же, как Евгений Данилович? Так вот, Раюша, вы хоть и отказались от портретов во весь экран, но боролись за искусство, нужное народу. И это самая заметная роль…
Он опять закрыл глаза и умолк.
А сейчас я пишу эти последние в растрепанной тетрадке страницы на уровне тысячи метров над землей. Солнце отбрасывает тень нашего самолета на облака, а само отражается в них двойным радужным кольцом.
Там, под крылом, за мелкими, как клочья дыма, облаками, — Башкирия. Облака проносятся быстро, и вот тень самолета бежит уже то по ярким полоскам озими, то по глубокой черноте перепаханных полей, на которых ярко желтеют скирды. Сверху ясно видны обработанные поля с глазками обойденных тракторами оврагов, рощиц, а то и отдельных деревьев. Четкие линии поселковых улиц встречаются с четкими линиями дороги, по которым муравьями ползут грузовики. Земля кажется аккуратно прибранной и чисто выметенной.
