Роксолана - [102]

. Церковные флаги реяли на ветру. Девочки-подростки в белых платьях, и сами смертельно бледные, рассыпали лепестки цветов перед монстранциями.

А когда на высокой колокольне Святого Стефана большой колокол ударил призыв к «Ангелу Господню», судорожный плач послышался из толпы немецких женщин и детей: они простирали руки к небу, умоляя Бога о помощи.

– Аллаху Акбар! Ла иллахи ил Аллах! Ва Мухаммад рассул Аллах! – звучало им в ответ из сплоченных рядов мусульман, безудержно карабкавшихся на стены города. Они накатывались, гибли сотнями и тысячами, а на смену им тотчас приходили новые – и так без конца.

Сулейман Великолепный поднял глаза к небу, повторил вслед за своими воинами: «Аллаху Акбар! Ла иллахи ил Аллах! Ва Мухаммад рассул Аллах!» – и пришпорил коня, направляясь к своему штабу.

Султанша Эль Хуррем мгновенно поняла, что падишах, ради того, чтобы поднять дух своего воинства, готов лично принять участие в штурме.

Дрожь пробежала по ее телу.

Если ее муж падет под стенами Вены, разъяренные турки наверняка возьмут город, но все ее планы рухнут вместе с оборвавшейся жизнью Сулеймана. Ее сын еще слишком мал, чтобы устоять под ударами вихря, который вызовет смерть султана и… и его первенца, наследника. У нее еще почти ничего не готово для таких великих перемен.

В этот миг ей вспомнились слова Касыма о небесных светилах, имеющих тайную власть над людьми на земле. Ей не раз доводилось слышать, что порой эти светила затмеваются… А тем временем с запада приближалась ночь, и с нею – темная туча.

А на стенах города немецкие женщины в благочестивом экстазе на глазах мужей и сыновей срывали с себя золотые и серебряные украшения и складывали кучками перед монстранциями в знак того, что раненым и семьям погибших будет оказана щедрая помощь. А там, где на стенах не хватало мужчин, женщины и дети метали в турок заранее приготовленные камни, бревна и лили горячую смолу из котлов, которые кипели в нишах крепостных башен.

Противники уже сошлись лицом к лицу, и закипела рукопашная. В ход пошли короткие палаши, ножи, кинжалы и даже зубы. В таких жертвенных боях не погиб еще ни один народ на свете, умеющий верить и молиться. Наоборот: пролитая кровь и молитва только крепче связывают людей в тяжкую годину горя и тревоги, а погибают только те народы, которые не жертвуют и не борются до последнего в единстве своем.

В вечерних сумерках увидела султанша, как осветились все венские церкви будто огромные алтари, обращенные к Богу, который видит и считает каждую жертву, принесенную людьми. И перед ее внутренним взором возникли отворенные царские врата церковки Святого Духа в предместье Рогатина в ту минуту, когда она шла под венец и услышала вопли татар: «Аллах, Аллах!»

В свете факелов увидела она также, как с городской стены ребенок, не старше ее сына Селима, бросает камень в янычара, взбирающегося по приставной лестнице.

Сердце ее дрогнуло.

Неожиданно для себя она обеими руками вцепилась в поводья коня своего мужа. Испуганный конь рванулся в сторону, и султанша вылетела из седла. Сулейман попытался ее удержать, потерял равновесие и сам упал с коня.

Оба его адъютанта мгновенно оказались рядом.

Султан молча поднялся, а Эль Хуррем, стоя на коленях на размокшей земле и сложив руки на груди, слезно взмолилась:

– Ты не должен вступать в битву! Здесь, чует мое сердце, может угаснуть твоя заря! А ведь ни один из твоих сыновей еще не способен самостоятельно воссесть на престол султанов или поднять меч против бунта!..

И, заломив руки, она оросила слезами пропитанную кровью немецкую землю.

С запада надвигалась буря. Ветер из дунайских долин завывал между холмами и швырял тяжелые как свинец капли на круп вороного коня владыки Османов, на него самого, и на обоих адъютантов, которые стояли, словно каменные изваяния, не видя и не слыша ничего вокруг. И на султаншу Эль Хуррем, которая в неверном свете зарниц больше всего походила на мученицу в долине скорби.

Она и в самом деле была мученицей – ибо впереди ее ожидало больше ударов горя, чем дождевых капель в этой туче, счесть которые под силу только Господу.

Издали по-прежнему доносился шум схватки, но боевой клич христиан звучал все громче – должно быть, в эту минуту чаша весов склонялась в их пользу.

По лицу Сулеймана, испытывавшего острую боль в вывихнутой руке, ничего нельзя было прочесть.

Наконец великий завоеватель и законодатель османов, оборотившись лицом к Мекке, пробормотал короткую молитву, после чего подал знак одному из адъютантов.

Тот приложил к губам сигнальный рожок.

А уже в следующую минуту со стороны турецкого штаба донесся звук горна, и вдоль волнующихся как прибой рядов мусульманского войска понеслись хриплые звуки труб и грохот барабанов, сливаясь с первыми раскатами грома.

– Ты снова зовешь их на штурм? – спросила, все еще не поднимаясь с колен, султанша Эль Хуррем.

– Это сигнал отбоя, о Хуррем! – спокойно ответил властитель трех частей света и, шагнув к женщине, поднял ее с мокрой земли.

Они возвращались к шатру молча, думая каждый о своем.

Султан, смирившись, размышлял о непостижимой воле Аллаха, который, возможно, именно здесь, под стенами Вены, положил предел той каре, которую он, Сулейман, готовил неверным.