Роковой портрет - [18]

Вот как? Ему достаточно лет, он мог потерять семью в войнах, но Джон никогда не рассказывал об этом. Я знала только, что после смерти отца его взяли к себе друзья дома. Как-то я спрашивала его про детские годы. Он лишь покачал головой и моргнул. «Они очень отличаются от того, как я живу теперь, — только и сказал Джон. — И эта жизнь мне нравится намного больше».

— Лучшее, что мы можем сделать в ближайшие недели и месяцы, — его голос набирал силу, — это надеяться, что прихоть короля пройдет и кризис минует. А тем временем попытайся не слишком строго судить отца. Некоторые его поступки кажутся жестокими, но он в состоянии выкорчевать зло, распространяющееся по английской земле, прежде чем оно пристанет к королю. Единственное, что нам остается, — это дать ему возможность сосредоточиться на работе и ждать. — Он положил мои руки себе на плечи, поднял за подбородок лицо и пристально посмотрел в глаза. — О, Мег, не смотри так испуганно. Поверь. Все будет хорошо. Я женюсь на тебе. Как бы я хотел, — прибавил он, наклонившись и очень нежно поцеловав меня в макушку, — чтобы это случилось сегодня.

Я стояла неподвижно, опустив глаза, пытаясь продлить мгновение тихой близости, согретая искренностью его голоса и плащом, трепещущим на усиливающемся ветру, глядя на беспокойные облака, летящие по темнеющему небу и отбрасывающие мелькающие тени на лужайку у меня под ногами. Мне все еще трудно было поверить, что он здесь, говорит, испытывает ко мне те же чувства, что я всегда испытывала к нему. У меня все еще кружилась голова от радости. И я наполовину поверила Джону, поверила его убежденности, что отец не стал мстительным, жестоким, чужим, хотя меня еще снедали тревога и неуверенность. Но я желала — о, больше, чем желала — делать все, что говорит Джон, ведь он говорил, что любит меня, и я любила его.

— Подожди, — прошептала я. Мое лицо приблизилось к его груди, я чувствовала теплый мужской запах. Я пыталась сосредоточиться. Мне нужно получить ответы на некоторые важные вопросы, но они все норовили выскочить из головы. — Подожди. Отец сказал, ты должен что-то мне объяснить… Про медицинский колледж? Или что-то еще?

Джон замялся. Его глаза заметались, словно он пытался что-то утаить. Но затем Клемент улыбнулся и покачал головой:

— Нет, больше ничего. — Голос его звучал твердо. — Ничего, что могло бы тебя встревожить.

Мы прижались друг к другу, глядя на дом и понимая — пора возвращаться. Конечно, меня должна переполнять радость, но наша мимолетная встреча оказалась такой неожиданной, между нами осталось так много недомолвок, что радость была какой-то кисло-сладкой и отдавала печалью. И когда мы, взявшись за руки, пошли по дорожке, я неожиданно сказала:

— Знаешь, мне жалко прошлой чистоты… того времени, когда думалось только об игре, над которой мы будем смеяться после ужина… когда не было ничего страшнее, чем хищный зверек в саду… когда самым страшным прегрешением отца было выслушивание придворных слухов о мелких уличных преступлениях… и когда все, что он писал, было только умной игрой, а не войной, которую ведут словами…

— Любимая, мне кажется, ты хочешь сказать, что тебе жалко Утопии, — улыбнулся Джон, и на какое-то мгновение мне показалось: он смеется надо мной.

Он произнес название самой знаменитой книги отца, написанной им тем летом, когда уехал Джон, где вымышленному образу моего учителя, именуемому в книге «моим питомцем Иоанном Клементом», отведена незначительная роль. Книга повествовала о таком же совершенном мире, как его собственное благополучное прошлое. Мне смеяться не хотелось.

— Да, жалко. — В моем голосе слышался вызов. — А что, нельзя?

Но тут ветер ворвался под плащ, ухватил Джона за бороду, и он очень деловито начал поправлять одежду.

— Пойдем. — Он как будто не слышал меня. — Пока нас не сдуло. — Но он, конечно, слышал и через несколько шагов жестко бросил через плечо: — Ностальгия опасна. Никогда не оборачивайся назад.

А может быть, мне так показалось, ведь когда мы дошли до двери и, спрятавшись от ветра, остановились отдышаться, он уже улыбался и его лицо излучало такой мягкий свет, о котором можно только мечтать. Он пригладил волосы, выбившиеся из-под моей шапочки, и дотронулся пальцем до моих губ. Наверное, мы бы долго стояли на крыльце, сгорая от ветра и любви. Но вдруг, в этот послеобеденный час, донеслись звуки двух лютен: невидимые пальцы неуверенно и очень медленно перебирали струны, наигрывая общеизвестную приторную арию.

— Послушай! — И истинный любитель музыки приоткрыл дверь.

Я все сразу поняла. Этот несовершенный дуэт в Челси мог означать только одно — отец дома.

Глава 4

В зале собрались все. Но одна голова возвышалась над остальными — большая темная голова льва с квадратным подбородком, длинным носом и пронзительными глазами, заглядывавшими вам в душу; голова человека в ореоле славы, приковывавшая взгляды всех, где бы ни находилась. Запрокинув голову и рассмеявшись, как он часто делал, отец заразил собравшихся неожиданным, чистым, звонким весельем. Но когда я проскользнула в комнату за Джоном Клементом, он уже не смеялся. Они с госпожой Алисой сидели на стульях с высокими спинками в окружении почитателей с размякшими лицами и сверкающими глазами и боролись с непокорными лютнями (у него не было слуха, но ему всегда хотелось играть дуэтом с женой). Он пытался ловко перебирать струны пальцами, и широкий рот его расплылся в улыбке. Мор знал свой предел и считал лютневый дуэт, как и многое другое, удачной шуткой над человеческим несовершенством.