Роковой портрет - [121]

Но я отдала бы все, чтобы не столкнуться с ним. Все, что угодно. После той встречи я бежала домой — сердце выскакивало из груди, в горле комом стоял стыд. Я ходила по темному саду, пока город совсем не затих и слышались лишь нетвердые шаги какого-то случайного пьянчуги. Меня тошнило от болезненных воспоминаний, и я то и дело закрывала глаза. Вот он хватает меня, впивается в меня глазами. Его руки у меня на плечах. Его голос, немного глухой, немного пьяный: «Мег?..»

И все-таки я ходила не зря. Он пришел на следующее утро. Я увидела, как он слоняется возле входа в церковь, из окна спальни за десять минут до колоколов к утрене. Когда он поднял глаза, я увидела все того же крупного рыжеволосого сильного решительного мужчину. Он не прятался. Сегодня он собирался подойти ко мне. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке из-за нашей давешней встречи, и мое сердце, правда, безумно колотившееся, потеплело.

— Томми, такое прекрасное утро, тебе лучше поиграть в саду, в церковь я схожу одна, — сказала я, поднимая своего милого маленького темноволосого мальчика с кровати и подбрасывая вверх.

Его маленькое сильное тельце, которое я так люблю, прошуршало по платью.

— Но я хосу пойси с-собой, мама, — возмущенно пролепетал он тонким голоском. — Pater noster quis es in coelis. Я все знаю.

Я поцеловала его в макушку, поставила на пол и дала его руку горничной.

— Да, я знаю, ты умница. Но сегодня вы с Дженнет будете поливать яблони. — Я тут же пожалела о своем решении. — Ты с радостью вспомнишь об этом, когда осенью мы напечем яблочных пирогов.

Они начали спускаться по лестнице, а я подскочила к зеркалу и виновато посмотрела на себя: бледность и подавленность куда-то исчезли, щеки разрумянились. Это от возбуждения, испуганно подумала я. Глаза горели. Губы порозовели. Я впервые выглядела так за многие месяцы. Прежде чем взять псалтырь, я сбрызнула манжеты розовой водой, хотя сделала это механически, клянусь. Затем слетела но лестнице, мои ноги едва касались земли. Я сама не понимала, почему стала вдруг такой легкой. По дороге в церковь я якобы не видела его. Под сияющим солнцем, под милой белизной кружев и чепца я смотрела под ноги, пытаясь казаться печальной. Я не только притворялась: так я пыталась успокоиться, какое-то время побыть наедине с Богом.

Постепенно в успокаивающей атмосфере свечей, теней, ладана, святости и мира я решилась: вышла из церкви и прищурилась на солнце. Улица была заполнена, никто не обращал на меня внимания, и я подняла глаза прямо на Гольбейна. Он ярко вспыхнул, что так не шло к его светлым волосам.

— Мастер Ганс! — воскликнула я, несколько сухо, несколько театрально, но глаза светились радостью, смягчая резкий тон. — Вы опять в Лондоне! Какой сюрприз!

Он долго стоял, будто превратившись в камень. И только его растерянное лицо — как у ребенка, как у ставшего вдруг большим Томми, заметила я вдруг с удивлением и почти материнским чувством, — не могло скрыть теснившиеся в сердце эмоции. На его лице я читала страх и смущение. Он боролся с собой, широко открыл глаза, напрягая шею и кусая верхнюю губу.

Ну и пусть! Благодаря страху, навалившемуся вместе с мраком королевской опалы, я лучше поняла, как людям приходится все просчитывать: с кем общаться, чтобы не повредить карьере; как удержаться на плаву; что делать, дабы не прослыть неудачником. Мне никогда не требовалось думать об этом прежде, пока беда не пришла к нам в дом, пока у нас все было в порядке. Теперь, глядя на мастера Ганса, я сочувствовала его терзаниям. Однако он наконец справился с собой и рванулся ко мне, раскрыв руки, как будто хотел обнять. Чистая, незамутненная радость осветила его лицо.

— Мистрис Мег! — радостно воскликнул он и оказался так близко, что я почувствовала знакомый, всегда исходивший от него запах красок. Но все-таки Гольбейн не решился меня обнять. — Я приехал… — Он замолчал и снова покраснел, переминаясь с ноги на ногу. — Я здесь…

А ведь когда-то я считала его неумелую прямоту и открытость неуклюжими и забавными. Но столь долгое время с гнетущим чувством прожив в доме, где всюду тайны — у мужа, у отца, у сестер, — где все что-то скрывают друг от друга, где мягкие, вежливые слова скользят по поверхности, увидев, сколько людей, завидев нас, незаметно переходят на другую сторону улицы и отворачиваются, я обрадовалась его честности.

— Я шучу, мастер Ганс. — Его смущение сделало меня хозяйкой положения настолько, что я даже осмелилась, подбадривая его, положить ему руку на плечо, с удовольствием почувствовав его мускулы, и увидела, как он вздрогнул при моем прикосновении. — Я видела вас на улице. Я знала, что вы здесь.

Он покраснел еще сильнее, опять открыл рот, хватая воздух. Неужели ему не приходило в голову, что я заметила, как он наблюдал за мной все эти месяцы? Моя уверенность крепла. Мне даже захотелось поиграть с ним.

— Вы хотите сказать, вчера вечером? — выдавил он, и теперь горячая волна стыда накрыла меня. Я забыла про вчерашний вечер. А если и не забыла, то никак не ожидала, что он мне о нем открыто напомнит. — На Мейдн-лейн? Это были вы?