Роковой портрет - [119]

Но лицо с широко раскрытыми глазами, смотревшими на него из-под капюшона плаща, заставило его замереть. Такое знакомое лицо, лицо из грез, хотя теперь совсем незнакомое. Лицо женщины — по крайней мере насколько можно судить при столь скудном освещении. Он оцепенел. Сердце забилось сильнее. Он даже не знал, что, прежде чем заговорил, губы его беззвучно шевелились. Он даже не заговорил, а издал какие-то гортанные звуки. Воздух, вдруг ворвавшийся в легкие, напомнил ему, что он долго не дышал. Он выговорил одно-единственное слово, и разум не принимал в этом участия:

— Мег?..

Но прежде чем он сумел двинуться, чтобы схватить ее за плечи, незнакомка с лицом Мег развернулась и побежала прочь от собора Святого Павла, исчезнув в неверном вечернем свете. У Ганса Гольбейна кружилась голова. Это не могла быть она! Или все-таки она? Или рассудок сыграл с ним злую шутку и его глазам предстал просто мираж? Он ничего не понимал. Он, слегка опьяневший, стоял один, под звездами на Мейдн-лейн, и в руках держал только тени.

Глава 18

Когда я увидела его на следующее утро за домом, как будто он никуда и не исчезал, меня захлестнула волна радости, словно залил солнечный свет.

Я чуть не рассмеялась, увидев, как он, блаженно уверенный в надежности своего укрытия, ждет, когда я пойду в церковь. Это было так похоже на мастера Ганса — он выбрал место возле сточной канавы, словно собирался облегчиться. Скорее всего он искренне полагал сделаться таким способом невидимым для леди: Гольбейн не мог себе представить, что я способна лицезреть такое грубое занятие. Впервые я заметила, как он украдкой из-под золотых ресниц рассматривает меня, почти год назад. Читая псалмы, я улыбалась, и улыбка моя означала не одно облегчение. Он вернулся такой нерешительный, такой застенчивый. Он так нервничал из-за обрушившейся на нас немилости, что не осмеливался зайти, да просто подойти ко мне и поздороваться. Но хотел же возобновить дружбу, связывавшую нас прежде, чем жизнь стала такой темной, и часами нервно обивал углы домов. Его нелепый вид странным образом действовал на меня утешительно. Я не сразу призналась себе в этом, но постепенно, по мере того как становилось теплее, а он продолжал приходить каждое утро, я начала тщательнее одеваться. Мне хотелось выглядеть элегантнее, печальнее, казаться меланхоличной, худой, бледной и трагичной. Проходя мимо и не замечая его, я томно вздыхала. Разумеется, наше безрадостное положение позволяло и вздыхать, и печалиться, и я не совсем притворялась. Но по каким-то причинам, до конца мне непонятным, меня ободряло, что кто-то видит, как мне живется.

И я изумилась, когда в одно прекрасное весеннее утро его не оказалось. И на следующее утро, и потом. Он перестал приходить. Я все время высматривала его, напуганная пустотой внутри при мысли о том, что он больше не придет. Но несмотря на все мои старания и убитый вид, он не приходил. Наверное, ничего странного, что Дейви знал его. Дейви всегда знал все и всех. Как-то после службы, когда я украдкой поглядывала кругом, делая вид, будто беззаботно иду домой, он бочком подошел ко мне.

— Что, пропал ваш поклонник?

Он склонил голову и вопросительно смотрел на меня. Я довольно легко пожала плечами, словно не понимая, о чем это он. В ту пору я не часто его видела. Я перестала покупать лекарства и выходила на улицу только по необходимости, так что шанс встретиться случайно почти равнялся нулю. Из-за опалы отца я старалась держаться подальше от толпы; да и Дейви не очень-то старался сохранить мое расположение. Может быть, цинично, но я решила, что из-за отставки отца. Он теперь не приобретал особой выгоды от обращения меня в ересь, я перестала быть завидным трофеем. Завидев меня с Кейт, он, например, ни разу не дал понять, что знает, куда мы идем. Я по-прежнему лечила больных лютеран, хоть и реже. Они осмелели, а я, наоборот, боялась подвергать опасности свою семью. Дела и без того шли из рук вон плохо. Но я не хотела лишиться дружеского расположения Кейт, потерять искру материнского чувства, которую иногда с удивлением замечала в ее серых глазах, искала других больных, не тех, что посещали подвал Дейви, и иногда, отправляясь перевязывать раны беднякам прихода Святого Стефана или покормить стариков бульоном, брала с собой Кейт. Новые обстоятельства требовали от меня благодарных улыбок. Люди, лишившиеся почти всех друзей, как мы в те дни, не могут себе позволить высокомерно дерзить уличным торговцам, как бы нахально они себя ни вели.

— Я имею в виду мастера Ганса, — продолжал Дейви, слегка кивнув и всмотревшись в мое лицо, оставшееся бесстрастным при упоминании этого имени. — Гольбейна. — Он был похож на городскую птицу — воробья или ворону: это чириканье, грязные перья, понимающие взгляды и внезапные вспышки пристального внимания. — Он живет на Мейдн-лейн. — И Дейви махнул рукой в направлении собора Святого Павла. — Хотя неудивительно, что у него сейчас нет времени. Говорят, он работает где-то на Флит. Рисует французского посланника. Уходит на работу рано утром.

Я знала — французский посланник поселился во дворце Брайдуэлл; на другом берегу Флит, западнее Мейдн-лейн.