Роковой портрет - [118]

Когда вернулся слуга со стеклом, Гольбейн намешал на палитре краски для знакомого старого черепа: коричневые, серые оттенки. У него чесались руки. На стекле он провел несколько линий — тени глазниц, дыра носа, челюсти. Он чуть не ругался от нетерпения, ожидая, пока краски высохнут. Кратцер и епископ, не желая ему мешать, отошли к окну и смотрели то на мир, то на вдохновенного художника.

— У вас найдется свеча? — спросил Гольбейн.

Он подошел к окну, задернул портьеры и в полумраке вернулся к картине. За ним двинулись Кратцер с епископом. Справа вверх, к распятому Христу, Гольбейн замерил угол в двадцать семь градусов. Точка отсчета находилась много ниже середины полотна. Гольбейн отметил ее где-то около коленей епископа, закрытых бархатом. Затем он отмерил оттуда двадцать семь градусов вниз вправо, провел тончайшую, идеально прямую линию (недаром его называли Апеллесом) и зажег свечу.

— Подержите, — резко попросил он Кратцера. Тот взял свечу, и Гольбейн под углом приложил к картине стекло с нарисованным черепом. — Ближе свечу. — Кратцер повиновался, и свеча отбросила длинную тень по линии угла в двадцать семь градусов вверх. Епископ подошел поближе. — Смотрите.

Все ахнули. Они наблюдали самый загадочный memento mori, который только можно себе представить. Искаженная тень от черепа, отклоняющаяся на двадцать семь градусов от горизонтали. Загадочный, мерцающий, тревожный образ пробуждал какие-то ночные ассоциации еще прежде, чем зритель понимал, в чем тут дело. Затем глаз и мозг ухватывали суть дела и он передвигался в угол. Если смотреть оттуда, череп становился похож на череп, а реальные субъекты — посланники — превращались в плоские незначительные пятнышки. Memento mori представлял собой интригующую загадку. Зритель понимал, что присутствует при какой-то священной мистерии, даже не поднимая еще взгляда к затененной, страдающей вечной жизни и не опуская его к темной, искаженной, но несомненной смерти.

— Тогда так я и сделаю? — спросил он, уже зная ответ.

— Да, — просто ответил Кратцер.

— Великолепно, — отозвался епископ.

— Подержите-ка свечу, я хочу посмотреть справа, — нетерпеливо сказал Кратцер. Они поменялись местами. Кратцер отошел, прикрыв один глаз рукой и косясь влево, поднимая и опуская голову, пока не встал в точку, откуда череп становился единственно реалистически изображенным предметом на картине. Он кивнул и улыбнулся. — Да. Oui, oui, oui! Действительно получается. Это будет самая необычная из всех написанных доселе картин. Вы гений, мой друг!

Какое-то счастливое мгновение Гольбейн и сам это чувствовал. Каждая продуманная ими с Кратцером подробность стала фрагментом мрачного послания. Он показывал мир, когда-то объединенный религиозной гармонией, а теперь разрушенный узколобостью и борьбой группировок. С помощью земных объектов он поведал трагическую историю дисгармонии Божьей Вселенной. Он увидел глубокую правду и показал ее.

Гольбейн отправился домой очень поздно, после кабака, где они с Кратцером выпили за победу. Вдруг он почувствовал себя одиноким. Когда они вышли, астроном сонно рыгнул, решив, что ему пора отоспаться в своей постели. Исходивший от него запах красноречиво свидетельствовал — необходимо срочно менять белье.

— Сегодня я вам больше не понадоблюсь, — пробормотал он. — Все проблемы, связанные с картиной, решены.

И он двинулся по улице в сторону реки. Гольбейн медленно побрел по уличной грязи, слушая пьяные песни и соловьев. Его сердце тоже пело. Никто не догадался о том символическом значении картины, которое он вкладывал в нее с самого начала. Хотя игра была очень несложной: каждая из сильных диагоналей, на которые опиралась картина, вела к облачению цвета шелковицы де Сельва. Для него самым важным в картине являлся именно цвет. Шелковица — morns. Знающие латынь поймут: дерево, которое Мор вырастил в своем саду и — символично — поместил на своем гербе, означает его имя. Он понимал: всех зрителей будет притягивать цвет, — и хотел напомнить им о Море. Memento mori значило не только «Помни о смерти», но и «Помни о Море». До начала интеллектуального путешествия навстречу открытию, сделанному им за последние несколько недель вместе с Кратцером и французами, этого для него было достаточно. Но теперь, учитывая все дополнительные нюансы значений, которые четыре умнейших человека сумели ввести в картину, она станет намного сложнее. Она станет его крупной победой! Дойдя до собора, он улыбнулся, замедлил шаг и наполнил легкие горячим, душистым, радостным ночным воздухом. Нужно больше двигаться, весело подумал он. Скверно задыхаться, одолев какой-то жалкий холмик.

Свернув на Мейдн-лейн, он почти не обратил внимания на высокую тонкую фигуру в плаще, отделившуюся от стены возле его дома. Здесь всегда летними вечерами бродят люди, дышат воздухом, думают, разве нет? Он почти не слышал легких шагов. По крайней мере несколько минут. А затем что-то его насторожило. Улица была пустынна. Если это разбойное нападение, ему вовсе не хотелось драться за жизнь без надежды на подмогу. Он резко обернулся, готовый наброситься на обидчика.