Роковой портрет - [116]

Кратцер наклонился, достал что-то из мешка Гольбейна и начал рисовать шестигранник — гексагон.

Когда молчаливый мальчишка пришел забрать пустые тарелки и принес еще пива, к пустым кружкам было приставлено не меньше пяти рисунков: гексагоны, черепа и несколько почеркушек из двух линий в форме куска торта, а в углу — число 27. На сей раз Гольбейн, краем уха услышав шаги, оторвался и догадался запустить руку в кошелек за монеткой. Благодарный мальчишка уже через час пришел снова и забрал пустые кружки. Мужчины храпели прямо на стульях, в одежде, а стол и пол усыпали рисунки. Казалось, в комнате летом вдруг прошел снег. Мальчишка покачал головой, потушил горевшую на столе свечу и, забрав кружки, тихонько вышел.

Кратцер и Гольбейн со стоном проснулись на рассвете от громкого птичьего пения. Кратцер покряхтел и протер глаза, он полусидел на стуле. Гольбейн засопел, встал, сделал два неверных шага к кровати и так же в одежде рухнул на матрац, собираясь отоспаться за ночь. Но было уже поздно. Через десять минут они смотрели друг на друга мутными глазами, чувствуя ломоту в уставших руках.

— Да, уже утро, — сказал Кратцер замогильным голосом. — Никуда не денешься. Пойдемте поищем что-нибудь поесть.

Они собрались, посмотрели рисунки. Вспомнив минувшую ночь, Гольбейн засветился от радости.

— Ради такого стоило посидеть. Хороший материал.

Спускаясь по лестнице с бумагами в руках, они так громко свистели, что разбудили мальчишку, чутко спавшего на кухне возле догорающих углей. День обещал быть прекрасным.

Картина двигалась очень быстро. Думать о чем-то еще времени не оставалось. Кратцер так часто заходил к Гольбейну, что старик положил в комнату второй матрац. На рассвете они вставали, плескались во дворе у бочки с водой и уходили за хлебом и элем, а затем в ярком утреннем свете, жуя на ходу, отправлялись мимо расставляющих свой скарб торговцев в Брайдуэлл. Ему просто не хватало времени слоняться вокруг Святого Стефана в ожидании Мег. Она выходила слишком поздно. Гольбейн даже вспоминал о своих прежних прогулках лишь изредка; его переполнял свет. Слишком занятый и слишком счастливый, он забывал даже о еде. Лишь жестокие спазмы напоминали ему об обеде, и они с Кратцером, мучимые божественным голодом на хлеб, сыр и эль, под жарким полуденным солнцем снова шли на улицу. Посланники пришли в восторг от предложений и остроумных идей художника и астролога. Они велели принести из часовни зеленую завесу и повесили ее на стену. При всей своей католической чувствительности они даже согласились поместить на этажерку сборник гимнов Кратцера, раскрытый на лютеровском переводе «Vent Sancte Spiritus»[23] на немецкий язык, чтобы картина давала представление о ставших приметой времени религиозных распрях.

Посланников увлекали также разглагольствования Кратцера о магической силе гексагонов, разбросанных Гольбейном по полотну. Во время перерывов, которые они скрашивали многочисленными бокалами вина, модели вытягивали ноги, художник садился, а астроном говорил без умолку. И астрологи, и алхимики очень любили шестиугольники. Для первых они означали гармоничное расположение планет, для вторых — единство Солнца, золота, Льва (Leo) и королевской власти, с одной стороны, и Луны, серебра, Рака (Cancer) и женского начала — с другой. Свадьбу иллюстрировали в книгах рисунками, изображающими короля и королеву. Они держали в руках цветы, а еще один цветок в клюве летящей вниз птицы довершал шестиконечную звезду. Вверху располагалась вторая шестиконечная звезда. Гексаграммы и звезды Гольбейна вполне соответствовали предложенному им орнаменту мраморного пола в Вестминстерском аббатстве. Гексагон в центре — именно то место, где во время коронации стоит король, когда на него нисходит Святой Дух, — символизировал шесть дней, за которые Господь создал Вселенную и все в ней. Таким образом, шестиугольники Гольбейна — кульминация творческого акта. Так он изобразил Святой Дух, так выразил слабую надежду на то, что человечество снова сможет одинаково понимать Бога.

Посланники посмеивались, глядя, куда только Гольбейн и Кратцер не умудряются вставлять число 27 и углы в 27 градусов — на этой высоте стояло солнце в момент смерти Христа к вечеру той самой Страстной пятницы. Они только попросили, чтобы Гольбейн купил еще рейку и набил ее слева на картину — почетное место для священного образа распятия, подальше от игрушек гороскопа. Он прикрепил ее сам и невероятно гордился, когда картина начала приобретать конкретные очертания. Его душа пела громче, чем птицы за окном, и мальчишки, продававшие на улицах первую клубнику.

И только через несколько недель, когда деревянные плоскости уже покрылись краской и красная грунтовка для облачения епископа почти высохла, их осенило. Гольбейн не мог потом сказать, кому именно принадлежала идея. Может быть, де Дентвиля позвали к королю, а может, его осматривал врач, что норой случалось, во всяком случае его не было, и де Сельв, Кратцер и Гольбейн разговорились о картине. Работа с этими людьми доставляла радость — они подстегивали друг друга, оттачивали остроумие, как бывало с Томасом Мором и Эразмом. Не важно, кому именно пришла в голову удачная мысль: ему или кому-то другому, — но как ее воплотить, точно придумал он.