Роковой портрет - [105]

— Кромвель побьет кровавого Мора в открытой борьбе, — вставил Джордж, доев мед и радостно облизав пальцы. — Мы спасены.

Надежда превратила монахов в хищных воронов, с их противниками то же самое сделал страх. В очередное воскресенье первый проповедник в присутствии Генриха открыто высказался в пользу повторного королевского брака. Это привело следующего проповедника, Генри Элстоу, в страшную ярость, и он потерял самообладание. Джордж, его дочь и все остальные вломились в капеллу и вытянули шеи, наблюдая за реакцией короля.

— «Вы хотите сделать наследниками короны бастардов, рожденных во грехе, — кричал Элстоу. — И тем самым предаете короля на вечную погибель!» Воцарилась гробовая тишина, — жмурясь от удовольствия, вспоминал Джордж. — Король не изменился в лице, не пошевелился. Но сидевший рядом с ним граф Эссекс встал и прогремел в ответ: «Бесстыдный монашек! Придержи язык, или я велю зашить тебя в мешок и сбросить в Темзу!» Элстоу и глазом не повел. «Приберегите ваши угрозы для придворных, — сказал он. — Нас они не запугают. Мы-то знаем, что достигнем небес по воде так же легко, как и по земле». Он держался крайне вызывающе.

— Дай-то Бог, — проговорила Кейт, снимая вчерашнюю повязку и бросая ее в корзину. — Они забеспокоились, правда?

Как-то в мае Дейви разбудил нас криком павлина.

— Даже король их ненавидит! Даже король считает их сторонниками Рима, а не Англии! — вопил он, и собравшиеся вокруг него торговцы хрипло кричали что-то в ответ.

Я бросилась к окну. Одновременно из соседнего окна высунулась взъерошенная голова сонного Джона. Не иначе как он собирался возмутиться поднятым внизу шумом. Затем до него дошел смысл слов Дейви.

— Что ты несешь, Дейви? — крикнул он.

— Приказ короля, доктор Джон, — дерзко ответил Дейви трескучим голосом. — Он велел епископам прикрыть их независимые суды. Прощайте, князья церкви! И никаких костров. Вообще никакой крови.

Джон почесал голову и несколько раз кивнул:

— Понятно. — Он пытался казаться спокойным. — Ну что ж, не кидай так высоко шапку, а то она улетит в канаву.

И испуганный Джон зашел ко мне в комнату, молча, без приглашения, без улыбки. Я напугалась не меньше. Этого было достаточно для объявления перемирия. Мы быстро что-то накинули, бросились вниз и пошли по Чипсайд к Сент-Пол-кросс. Нигде не было ни одного священника, но в переполненных кабаках Чипсайд и Ладгейт-хилл пили, смеялись и кричали от радости.

— Знаешь, что Анна Болейн вышила на своем белье? — услышала я радостное карканье рыночной торговки. — «Это случится, хотите вы этого или нет». Маленькая умненькая авантюристка.

Увидев, как мы выходим из дома, Дейви с усмешкой приподнял шапку. В руке он держал бутылку пива.

Джон не пошел к доктору Батсу. Я не пошла с Кейт. Мы остались дома и сидели в саду, снедаемые каждый своими страхами, что со стороны походило на единодушие. Мы смотрели, как Томми играет под расцветающей яблоней, и каждый думал о своем. Днем, когда мы его кормили — правда, самим в рог ничего не лезло, — принесли записку от отца. Он собирался зайти к нам по пути домой.

Джон отправился к себе в комнату и делал вид, будто читает, а я несколько часов провела на кухне, наблюдая за приготовлением ужина и ощущая какую-то нереальность происходящего. Замечательный летний ужин: забитая вчера птица, баранья нога, свежие овощи, сытные яйца, миндальный суп, сладкий твороге мускатным орехом и сливками. Я вышла на улицу и в шумной толпе купила для Томми пончик. Он любил плотное тесто, посыпанное растолченными семенами, и очень обрадовался такому празднику.

После сожжения Джеймса Бейнема я впервые ждала отца. Я ожидала увидеть черные круги под глазами, морщины, серое, измученное, яростное лицо. До захода солнца меня колола жалость к нему. Он, наверное, в тупике. Мне представлялось, как он, разбитый, придет к нам и смиренно попросит совета. Представлялось, как я с горячими слезами буду умолять его отступить и как он в конце концов согласится и обнимет меня — настоящий отец. Просто удивительно, какие сердечные сцены невольно возникали перед моим взором.

Но когда он появился, его улыбка, как всегда, была теплой и широкой, а жесты уверенными. Его слуга снял накидку, Джон налил ему воды, а нам вина, и мы пошли в сад. Его внешняя уверенность заразила нас. Я не могла понять, что у него на душе. И испытала облегчение, когда мы остались наедине и он перестал улыбаться. Отец зарос, темный подбородок выдвинулся вперед.

— Ужасные дела, — сочувствующе сказал Джон, положив руку отцу на спину, а я грустно прижалась к нему сзади.

Отец кивнул, но промолчал. Он шел, глядя прямо перед собой. Джон не отнимал руки.

— Спаситель говорит, дети тьмы по-своему более умелы в политике, чем дети света, — спокойно начал он, и его голос не выдавал никаких эмоций. — И мне сейчас так кажется. Двор полон предателей, — добавил он уже более горько. — А духовный парламент полон дураков. Я никогда не видел такого количества епископов, не радеющих о своем долге. Я согласился на эту должность, полагая, что смогу продвинуть дело христианства. Но сейчас… — Он уныло замолчал. — Сейчас… — И опять умолк. Затем несколько успокоился и повернул к дому. Рука Джона, которую отец, кажется, не замечал, слегка касалась его плеча, но он даже не смотрел на нас. Может, пытался совладать со своим голосом. — Я чувствую, как постарел. — Он не ждал ответа ни от меня, ни от Джона. Мы и не отвечали. Ужин прошел в молчании. Слуги не сводили с отца любопытных глаз. — Вкусно, — автоматически произнес он, имея в виду дичь и баранину.