Роковой портрет - [103]

Нас озадачивает его агрессивность, его бурная реакция, поскольку мы считаем его пытливым гуманистом. Но я бы сказал, великодушный человек должен понять — он никогда не был современен. Принцип работы его разума вполне средневековый. — Гольбейн кивнул, оценив слово «великодушный». Он услышал в голосе старика разочарование. Эразм встряхнулся. — Как бы то ни было, — уже бодрее добавил он, — дело заключается в том, что все религиозные распри и мой преклонный возраст — в конце концов, мы не молодеем — препятствуют моему путешествию по Европе. Мне очень сложно повидать семью Мора и исполнить мои обязательства по отношению к Джону Клементу, оставаясь в рамках дозволенного.

Мне так грустно упрекать в чем-то моего старого друга Томаса Мора, но от его писем становится несколько не по себе. Он видит все иначе, чем прежде. Однако я не могу сам написать Клементу. Как знать, кто будет читать мои письма? И тем не менее мне важно знать, как он живет. Если Мор разругается с королем из-за веры, у него возникнут сложности. А мой долг — по-прежнему ограждать молодого человека от неприятностей. Поэтому я благодарен вам, юный Ганс, — он улыбнулся, и свет, падающий от свечи, обозначил на его лице впадины и рытвины, — благодарен так, что вы и представить себе не можете.

На следующее утро они не вспоминали о вчерашнем. Ганс Гольбейн ощущал тяжесть в голове — в первой половине дня такое случалось с ним нередко. Эразм, спокойный, учтивый и несколько сдержанный, кутался в накидку, морщился и елозил на стуле, пытаясь принять нужную позу. Прилаживая старику воротник, Гольбейн думал, может, ему все-таки приснилась вся эта история. Он дольше обычного мешал краски. В голове у него мелькали обрывочные воспоминания о минувшей ночи — фразы, взгляды, гордость, что он удостоился откровений Эразма, уколы болезненной ревности, легкое головокружение при мысли о том, что Мег замужем за человеком, который мог бы быть королем. Но он отбросил все и постарался сосредоточиться на работе. Ему нужно дорожить временем, что он проводит с Эразмом. Нужно гнать все остальные мысли.

Какой смысл сейчас вспоминать, что после печальных слов Мег о саде в Челси он чуть не ринулся к Рейну и не сел на судно, плывущее в Лондон. Какой смысл сейчас вспоминать нудную работу в базельских печатнях или Эльсбет, выяснившую, какую часть вознаграждения городского совета он оставил в кабаке, а сколько заплатил за домик, купленный для семьи.

Проще думать о том, как стать знаменитым художником. Хотя после трех славных лет в Лондоне он действительно опустился, здесь, во Фрейбурге, в удобных комнатах он приобрел дружбу величайшего европейца. Пора прекратить заниматься ерундой и тащиться в хвосте у пресвитеров, жены, всего мира. Пора попросить кое-что для себя. И он решился. Однако высказав свою просьбу, он не знал, что делать дальше, и писал, насвистывая сквозь зубы и все более смущаясь своими непомерными амбициями. Эразм глубоко задумался.

— Хотите отдохнуть? — нервно спросил Гольбейн.

Он не хотел утомлять друга. Старик благодарно кивнул и принялся растирать затекшие конечности. Затем встал и посмотрел прямо на Гольбейна. Художник с облегчением вздохнул, заметив на его лице улыбку.

— Вы никогда не думали вернуться в Англию? — поинтересовался Эразм, пригвоздив Гольбейна взглядом светло-серых глаз. — У вас там неплохо шли дела. Если вам нужна слава, добиться ее вы сможете именно там.

Гольбейн робко покачал головой.

— Мне нужно домой. Семья. И разрешение на выезд истекло.

Он замолчал, так как сказал неправду. Да, все так, но ни одно из перечисленных обстоятельств не могло ему помешать поехать в Лондон, если бы не замужество Мег. Но она ему писала, с тоской вспоминала о прогулках по саду в Челси. Значит, оставаться дома особых причин нет. Старик прав.

— Это все несущественно, — бодро произнес Эразм. — Вы здесь уже три года. Получить разрешение будет не сложно. Вы без труда найдете человека, который вам его выпишет. — Эразм воодушевился, Гольбейн ясно это видел. Его глаза загорелись при мысли об открывающейся перспективе, и художнику так хотелось о ней узнать. Он только и мечтал, чтобы кто-нибудь убедил его в необходимости отъезда в Англию. Но убедить требовалось. — У вас там высокие покровители, в конце концов. Моры, конечно. А теперь еще и придворные. Конечно, новый человек, Томас Кромвель, Мору недруг. Но ловок. Сейчас он пытается реформировать парламент. Теоретически он может направить Англию в русло бескровной, мирной религиозной реформации и избегнуть того кровопролития, что было у нас. Вы подыщете заказчиков. Это прежде всего друзья Анны Болейн. Я переписываюсь с ее отцом, графом Уилтширом, он умный человек. Вы уже переписали половину ее окружения и наверняка найдете работу.

Он улыбнулся, пытаясь подбодрить молодого человека. Гольбейн кивал, жадно впитывая слова, которые так хотел слышать. Его настолько увлекло видение, как он, стоя в тени шелковичного дерева, распахивает руки, а Мег по саду бежит к нему навстречу, что он даже не удосужился задуматься, почему Эразм настаивает на его отъезде. Конечно же, старый ученый понимает — не следует поощрять чувства Гольбейна к Мег, если иметь в виду исключительно интересы ее мужа. Или он настолько далек от всего телесного, что не имеет представления о вихре, гнавшем Гольбейна в Англию? Может быть, Эразм просто не знает, что это значит — любить?