Роковая тайна сестер Бронте - [243]

Всю ночь преподобный Артур Николлс просидел у постели супруги, не сомкнув глаз. Он то и дело с невыразимою тревогой вглядывался в окно, за которым свирепо бушевала безрассудная буря. Буйные порывы пронзительного восточного ветра стремительно разносили по окрестностям Гаворта нескончаемые потоки мокрого снега с дождем.

Стихия не смолкала и весь следующий день (31 марта 1855 года), ознаменовавший собой наступление Пасхи. На протяжении целых суток Шарлотта Николлс была без сознания. Ее верный супруг все это время неотступно находился подле ее кровати, вознося в своих беспорядочно блуждающих мыслях отчаянные молитвы о чудесном исцелении своей горячо любимой жены.

К вечеру к ложу Шарлотты явился и достопочтенный Патрик Бронте в сопровождении Марты.

— Она жива, Марта? — встревоженно спросил он у горничной, явно игнорируя присутствие мистера Николлса.

— Да, хозяин, — подтвердила Марта, удостоверившись в том, что больная дышит. — Но, боюсь, она все еще не приходила в себя со вчерашнего вечера. Когда я заглядывала сюда нынче ночью, миссис Николлс уже давно была без сознания. С тех пор я не вижу в ее состоянии никаких изменений. Мне очень жаль, мистер Патрик.

— Что ж, будем ждать и молиться, — отозвался престарелый пастор. — Что нам еще остается?

Марта быстро поставила своему господину стул возле кровати его дочери, по другую сторону от места преподобного Артура Николлса. Так они и просидели до самых сумерек — эти два непримиримых гордых исполина, словно Телль и Гесслер[99], которых, волею Судьбы, сплотило бы общее горе.

Когда настало время отправляться ко сну, достопочтенный Патрик Бронте у постели дочери стал читать вслух отходную. Мерный звук его голоса наконец привел Шарлотту в чувства. Она с трудом открыла свои прекрасные зеленовато-карие, с восхитительным разрезом степной газели глаза и тихо спросила не то отца, не то мистера Николлса, не то самого Господа Бога:

— Я не умираю, нет?

…К позднему вечеру бушевавшая уже целые сутки стихия разгулялась вовсю. Мокрый снег теперь окончательно сменился проливным дождем, усиливавшимся с каждым мгновением и неотступно сравнивавшим благодатные земли Гаворта с торфяными болотами, щедро оснащавшими эту заповедную местность. Восточный ветер продолжал свирепствовать так, что от его пронзительных стенаний, до боли родственных зловещим возгласам Банши[100], опасно кренились черепичные крыши окрестных домов.

«<…> Воцарись, покой! Тысяча плакальщиков, отчаянно воссылающих молитвы с жадно ждущих берегов, уповали на эти слова, но они не были произнесены — не были произнесены до тех пор, пока не настала тишина, которой многие уже не заметили, пока не воссиял свет солнца, для многих оказавшийся чернее ночи! <…>»[101]

Глава XXIV. Заключение

<…> Так ударь еще, чтоб жизнь другая

Из трухи и пепла проросла,

Чтобы, в прахе силу обретая,

Вечность соки новые гнала.[102]

Его преподобие достопочтенный Патрик Бронте вот уже несколько дней кряду просиживал в своем кабинете, затворившись от всего мира. Впрочем, для сокрушенного чередою бесконечных несчастий старого пастора этот жестокий, безучастный к людским страданиям мир, казалось, в одночасье прекратил свое существование. Мистер Бронте всячески сторонился любого общества и наотрез отвергал любую помощь, предлагаемую его домочадцами и местными прихожанами. С того злополучного дня, как наступила эта роковая Пасха, он ни разу не почтил своим присутствием традиционной семейной трапезы и даже не счел за вежливую необходимость время от времени появляться за чаепитием. В урочные часы Марта приносила в кабинет хозяина еду, к которой тот едва ли удосуживался притрагиваться.

Дни напролет мистер Бронте проводил в своем старом кресле, откинувшись на спинку и заслонив свое отмеченное невыразимою печалью осунувшееся морщинистое лицо огрубевшими ладонями. В глазах его, практически совсем ослепших, не было слез — их иссушила горячая скорбь — слишком тяжелая и мучительная для того, чтобы позволить им пролиться. Мысли преподобного Патрика Бронте теперь не были обращены к Богу, с губ его не слетали слова молитвы — в этом больше не было проку. Последняя надежда престарелого пастора была погребена под благодатной сенью гавортского прихода и мирно покоилась в фамильном склепе. И теперь уже никакие молитвы — даже самые отчаянные и возвышенные — не возродят ее к новой жизни.

Теперь достопочтенный Патрик Бронте ощутил в полной мере всю могучую силу проклятия Лонгсборна и понял наконец заложенный в этих страшных чарах глубинный смысл. Сэр Чарльз Лонгсборн, проводя свой грандиозный черно-магический ритуал, произнес имя Патрика Бронте с совершенно определенной целью. Сей высокопоставленный повелитель темных сил имел намерением уничтожить своего мнимого врага весьма изощренным способом. Сэр Лонгсборн не послал смерти самому мистеру Бронте, но обрек его на самую ужасную участь, какая только может настигнуть представителя рода людского, — участь Ниобы[103], ставшей живой свидетельницей безвременной гибели всех своих многочисленных потомков. Одиночество. Пустота. Безысходность. Непроглядный мрак неотступно разверзающейся под ногами бездны. Вот все, что оставалось скромному гавортскому пастору. Страшный итог!